"Две жизни" (ч. I, т.1-2)
Шрифт:
Мысли о Жанне не покидали меня. Я перечел ещё раз письма брата и Флорентийца, приник к руке моего великого друга, моля его о помощи, и лег спать — в первый раз за всё это время не примирённый и не успокоенный.
Не помню, как заснул в этот раз. Но помню, что я поражался спокойному и даже торжественному выражению лица И., который сидел за столом, разбираясь в каких-то записках.
Утром, часов около семи, Ананда вышел из своей комнаты, говоря, что пройдёт к больной один, а если мы ему понадобимся, — пришлет за нами.
Я был бы не прочь ещё подремать,
Мы с И. вышли в сад и хотели пройти в беседку, но тут встретили князя, звавшего нас к Ананде.
— Я вас позвал, чтобы вы полюбовались княгиней, — весело встретил нас Ананда на пороге комнаты.
Княгиня лежала, вернее, полусидела, посвежевшая, помолодевшая и такая бодрая, какой я её ещё не видел. Зато у князя вид был усталый, и только его сиявшие глаза говорили, как он счастлив.
Поздравив княгиню с выздоровлением, И. сказал князю, чтобы он немедленно отправлялся спать, так как больная может быть оставлена на сиделку. А вечером, за обедом, мы встретимся: у нас есть к нему просьба и большой разговор.
Князь обрадовался, сказав, что для него двойная радость, если он может быть нужен И., и мы расстались до вечера.
Втроём мы вышли из дома, выпили кофе у приятеля-кондитера и расстались с Анандой, который пошёл по своим делам, принявшим теперь совершенно иной оборот. Ни разу Ананда не сказал о своём разочаровании в связи с расстроившейся его поездкой в Индию. Ни разу что-либо похожее на досаду, что было бы так обычно для любого человека, которому осложнили жизнь, не мелькнуло в нём. Если имена Анны, Генри, Ибрагима и упоминались им, то только в связи с ласковым состраданием к их судьбе и уважением к их несчастью.
Не раз я думал, как бы горевал, досадовал и обвинял того, кто встал бы препятствием на моём пути и нарушил мои планы. И тут же, вспомнив всё, что перенёс за это время, я понял, что малому научился, несмотря на все передряги.
— Что задумался, Левушка? Ведь ты, пожалуй, даже и не знаешь, куда мы сейчас идём? — очнулся я от голоса И. — А между тем мы подходим к цели. Сейчас будем у Строгановых. Мы, вероятно, застанем Елену Дмитриевну с Леонидом за завтраком, — и это будет наш прощальный визит.
Мы действительно застали мать и сына за едой и беседой и, похоже, не очень для обоих приятной. Узнав, что мы уезжаем, Строганова встревожилась. — Неужели и Ананда едет тоже?
— Нет, он пока остаётся. Но почему вы так встревожены? — спросил И. — И почему у Леонида вид упорствующего и воинствующего дервиша?
— Если бы речь шла о монашеской секте, мне было бы много легче, — ответила мать. — Не было бы женщины, замешанной в этом деле. А сейчас, — что же от вас скрывать? Вбил себе в голову мальчишка, что ему надо жениться на этой смазливой французской кукле!
Только прикосновение И.
— Представляете себе? Двое детей и мамаша сядут нам на шею, — возмущенно продолжала Строганова.
— И вовсе не будет с нею детей, — вмешался Леонид. — Она их отправит к родственникам.
— И просто в толк не возьму, чем она тебя околдовала? И когда это всё совершилось? Ведь это гипноз какой-то! — бурлила мать, точно кипящая кастрюля.
— Ну что тут, мама, разбирать, когда да что? Хочу — и баста! Сказал — женюсь на ней, — и чем больше будешь противоречить, тем скорее женюсь, — возражал любимчик.
— На что же вы будете жить? Ведь она нищая! Значит, опять я должна вас содержать? — заявила мать, и в её голосе послышалось слезливое раздражение.
— Мой капитал лежит нетронутым, — отвечал сын. — Это — раз. А во-вторых, я уже всё обдумал. Я буду хозяином магазина, а Анну мы оттуда попросим. Этой святоше там не место. Пусть учит музыке, где хочет и кого хочет. В магазине она только отпугивает клиенток своей постной физиономией.
— Час от часу не легче, — вскричала в последней степени раздражения Строганова. — Тебе учиться надо. Я мечтала о дипломатической карьере для тебя, а не о купеческой доле.
— Мало ли о чём ты с Браццано ни мечтала? Если бы все твои мечты сбылись, ты, наверное, была бы принцессой. Но пришлось тебе остаться женой купца, — съязвил любимый сынок.
Леонид говорил небрежно, свысока, как разговаривают опытные люди с теми, кто мало понимает жизнь. Он встал и, оправляя жилет и галстук перед зеркалом, продолжал:
— Я с тобой вовсе не советуюсь, мать, а просто сообщаю о своей женитьбе. Если тебе неприятно, что моя жена будет жить в твоём доме, — хотя, признаться, он общий, по воле отца, — я перееду к ней. Я вижу первую для себя возможность легко стать богатым и самостоятельным. Деньги, потраченные отцом на оборудование магазина, он мне подарит. А Жанну я выведу в свет, и скоро у нас будет не один, а десять магазинов. Поработает у меня жёнушка! — и Леонид захохотал.
Я еле сдерживался и отказывался представить, чтобы Жанна, милая Жанна попала в лапы этого паука.
— Хорошенькое дельце! Ни один из моих сыновей не женился так, чтобы жена принесла в дом меньше двадцати тысяч! Да ещё и тряпок немало. А ты? Нищенку приведёшь? — фыркала мать.
— У Жанны есть капитал в тридцать тысяч, — спокойно сказал И. — И невеста она — если уж разбирать её с этой стороны — более завидная, чем ваши невестки. У неё есть талант, и ремесло её может обеспечить ей жизнь. Тогда как ваши дамы, кроме как мерить новые платья, ничего больше не умеют. И дело вовсе не в том, достойна ли Жанна чести войти в ваш дом. А достоин ли ваш сын чести быть мужем этой женщины? И… достойно ли сами говорите сейчас о той, которую ещё недавно вы ласкали, задаривали и называли своей любимицей? Что изменилось в ней, чтобы так переменилось ваше отношение к ней, Елена Дмитриевна? — глядя в глаза Строгановой, закончил И.