"Две жизни" (ч.II, т.1-2)
Шрифт:
— А я без страданий буду наслаждаться счастьем жить, нянча сразу двоих детей. Зачем нам больше говорить об этом, мой Учитель. Я иду. Вы подле нас в эту минуту. Какое счастье может быть выше жизни подле вас! Лишь бы жить в той чистоте, которая не мешала бы вам изливать ваше милосердие через наши грубые тела. Там, где не можете действовать вы, потому что атмосфера слишком низка для вас, пусть там верность наша поможет вам действовать через нас так, как вы считаете нужным. Я знаю, что Лиза вспыльчива и неустойчива, раздражительна и требовательна. Но я знаю и то, что там, где живёт истинный талант, живёт и громадная трудоспособность. Она будет владеть собой, потому что научится восходить на вершину вдохновения.
— Спасибо, друг Алиса, поистине редко бывает счастлив ведущий тем, что имеет подле себя такое сокровище — живую чашу мира и любви. Будь благословенна. Иди, любимая и любящая, и храни в мире всех тех, кто тебе повстречается. Никогда и ничего не бойся. Ты живёшь, чтобы радостью защищать тех, кто встретился тебе.
Флорентиец обнял Алису, отпустил её и уехал к родителям Лизы, где назначил свидание Джемсу.
Не успел он войти в гостиную графов Е., как сразу обнаружил полный разлад между "отцами и детьми". И графиня сразу же начала жаловаться. Она утверждала, что дети, несомненно, рассказали деду в письме, что их ждет помпезное бракосочетание сразу в двух церквах, которое затевают родители, считая, что брак только тогда станет действительным, когда будут соблюдены формальности обеих религий. А граф полагал к тому же, что Лизе необходимо завязать свои знакомства, опираясь на высокие связи деда и отца. И приступить к этому удобнее всего за брачным пиром.
В своём письме дед, так редко вмешивавшийся в семейные дела сына, категорически потребовал, чтобы свадьба его внучки была как можно тише и скромнее. И чтобы родители возвращались в Гурзуф, предоставив новобрачным самостоятельно путешествовать и пожить так, как они сами найдут для себя нужным.
— Ну, представьте себе, лорд Бенедикт, как я могу отпустить свою несовершеннолетнюю дочь одну в путешествие? Да ещё Джемс придумал эту дикую поездку в Америку. Кроме того, каково это пережить, что Лиза писала деду потихоньку от меня. Значит, она тяготится нами. И сразу же променяла нас на жениха.
— У нас уже был однажды разговор почти на ту же тему. Не буду повторяться, графиня. Мне кажется, что вы хорошо вспомнили в эту минуту, что я вам говорил тогда. Сейчас скажу только одно: не могу поверить, чтобы Лиза или капитан прибегали к каким-либо секретным путям у вас за спиной. Оба они так честны и благородны, что найдут в самих себе силы защищать своё мнение в прямом разговоре. Я опускаю вашу реплику, кого и как и на кого променяла в своей любви Лиза. Это недостойно вас. И вам самой, я думаю, тяжело, что в вас живут такие мысли.
Поговорим о мнении вашего тестя. Мне думается, что он глубоко прав. Для кого вы затеваете всю эту шумиху? Если признаетесь честно, — только для себя и мужа. Вам хочется теперь сделать всё так, как вы желали бы, чтобы было сделано для вас на вашей сравнительно тихой и небогатой свадьбе. Вся эта внешняя суета, графиня, что она имеет общего с любовью? Вы говорите, что не можете допустить, чтобы дочь жила и ездила по белу свету одна. Допустим, минуя всякий здравый смысл, что это так. О ком вы думаете, когда так беспокоитесь? О ней или о себе? Чем можете вы ей помочь, если придёт беда? Вы так тверды, что в любой панике способны внушить ей мир и спокойствие? Вы можете удержать её от любого необдуманного шага?
Я думаю, что вы очень добры, великодушны, благородны. Но ваша жизнь вся в порывах и изломах. Часто ли вы умели удержаться от залпа слов, которыми оглушали
Кроме всего прочего на пароходе Джемса отправлюсь я со всей своей семьей. А моими дочерьми вы ведь искренне восхищаетесь. Если Лизе понадобится помощь, уход или ещё что-либо, неужели мы оставим её без внимания?
Графиня молчала, опустив глаза, но видно было, что каждое слово гостя попадало в больное место. Ни на одно предположение лорда Бенедикта она не смогла бы ответить отрицательно. И, тем не менее, стала возмущаться. Но чем дальше он говорил своим ласковым голосом, тем резче менялось её настроение, и она начала отдавать себе отчёт в том, как много вреда, вероятно, причинила всем любимым ею людям своею неустойчивостью, как тяжело легло на её собственную дочь бремя её неуравновешенности.
— После письма отца, — заговорил граф, — я отказываюсь от своих первоначальных намерений. Никогда мне ничего не запрещавший даже в таких серьёзных делах, как женитьба, дружба, различные предприятия, в которых он далеко не всегда был согласен со мной, отец сейчас просит категорически не омрачать жизни единственной дочери и послушаться голоса любви и чести. Ваш голос, лорд Бенедикт, и есть голос любви и чести, голос мудрости. Присоединённый к голосу моего отца, он заставляет меня послушаться сегодня, хотя ещё вчера я спорил бы и возмущался.
Отец мой стар. Вы мне на многое раскрыли глаза. Я тоже не был достойным воспитателем моей дочери, как не был хорошим сыном своему отцу. Но он, — он всегда был мне примером рыцарской воспитанности. И я знал, что неподкупные честь и правдивость — это мой отец. Если я прожил честным человеком до сих пор, то только потому, что всегда был передо мною его живой пример. Я вернусь в Гурзуф сейчас же, после самой тихой свадьбы Лизы, а графине предоставляю поступить, как она сама решит и захочет.
Голос графа, сначала печальный и дрожащий, становился всё твёрже, и когда он кончил говорить, лицо его стало светлым и совершенно спокойным.
— Иди в жизнь, Лизок, — сказал он, подойдя к дочери и обнимая её, — не мне тебя учить, как быть женой и матерью. Прости, ты всё казалась мне малышкой. Одно я знаю твёрдо, что честью ты вся в деда. Если будешь проста и не мелочна в буднях — всем украсишь жизнь. Цени, что выходишь замуж за того, кого любишь. А мы с мамой постараемся доказать, что любим не себя, а тебя.
Граф нежно поцеловал обе руки дочери и, задержав их в своих, тихо прибавил:
— Теперь, когда кончилось твоё детство, я должен кое в чём признаться. Если бы не дедушка, никогда бы я не согласился, чтобы ты училась играть на скрипке. Не суди меня строго. Когда стану дедом, постараюсь принести в себе твоим детям образ их прадеда. Играй и пой, Лизок. Я знаю, как смягчается сердце, когда ты играешь.
— Я очень прошу вас, граф, посетить с семейством мой дом завтра вечером. Ко мне приехал мой друг, певец каких мало. И голос его, однажды услышанный, вовек не забудется. Я надеюсь, графиня, вы не откажетесь приехать с Лизой завтра вечером, а Джемса и просить об этом не надо: певец, о котором я говорю, его большой яруг, индус Сандра Кон-Ананда. Я убеждён, что ваше сердце музыкантши и женщины не раз дрогнет завтра.
Лорд Бенедикт простился и уехал. Графиня, сдерживавшая при нём свои слёзы, больше собой не владела. Её рыдания, горькие, отчаянные, поразили Лизу. По её знаку граф и Джемс вышли из комнаты. Лиза села рядом с матерью, обняв её и, тесно к ней прижавшись, подождала, пока первая волна материнского горя утихнет, а потом прошептала ей на ухо: