"Две жизни" (ч.III, т.1-2)
Шрифт:
Вдруг в полной тишине, водворившейся в комнате, раздался слабый, удивленный голос:
— Я вижу странный, неевропейский город у моря… Это Япония! — воскликнул он вдруг после некоторого молчания. — Боже мой, неужели этот юноша, самоотверженный и чистый, этот японец, который научил меня так прекрасно плавать, должен утонуть только потому, что мне вздумалось получить приз и неосторожно броситься в воду?
Я выплыл благодаря его трудам. Я подзадорил его тоже оспаривать приз, и он не выплывет?! Я, правда, устал, очень устал, — сказал он, вдруг изменившимся, слабым голосом. — Но оставить его одного в минуту опасности, после того как я его
Вновь наступило полное молчание в комнате, слышно было только усиленное дыхание профессора, лицо его выражало все стадии напряжения и борьбы, наконец ужаса.
Дыхание стало похоже на свист. Несколько мгновений мне казалось, что профессор переживает агонию, что сердце его не выдержит неистовой борьбы, в которой он бьется, но внезапно он выпрямился и почти шепотом сказал:
— Ну вот мы и выбрались, друг. А я уже думал, что от акулы не уйдем и в последней волне захлебнемся. Слава богам, теперь мы на земле. Полежим спокойно…
И. сделал движение рукой, точно отодвигая какую-то картину в воздухе, посмотрел на Никито, и тот, повинуясь его взгляду, подошел вплотную к креслу ученого. И. взял руку Никито, положил ее на сердце Зальцмана и, продолжая держать свою руку на его голове, сказал:
— Вы пережили сейчас сцену одной из своих жизней, происшедшую несколько веков назад. Не узнаете ли вы вашего бывшего друга, которому вы спасли жизнь, в одном из нас?
Зальцман открыл глаза, в первые минуты он как бы ни чего и никого не узнавал, потом оглядел всю комнату, послал нам с Бронским улыбку, шепнув: «Голиафы», и только тогда посмотрел на стоявшего с ним рядом Никито.
Необычайное изумление выразилось на его лице. Он поднял голову, посмотрел на И., еще раз на Никито и пробормотал:
— Я не могу узнать в этом внешнем виде моего старого друга. И вместе с тем я вижу движущуюся, светящуюся ленту, которая связывает тело у моря с фигурой этого человека. Теперь там, на берегу, не лежит тело, но там сверкнуло нечто вроде огня, а сейчас я вижу этот огонь возле сердца Никито, у его горла и у его бровей. Что же это значит? Я ничего не понимаю. Но всем своим сознанием знаю, что тот японский друг и Никито — одно и то же лицо.
— Вы увидели суть, вечную и неизменную, ту частицу Вечности, что живет во временной форме человека и остается в каждой его форме неизменной. Будете ли вы теперь, убедившись опытом в своей предыдущей жизни, пережив еще раз уже однажды испытанное вами героическое чувство, отрицать, что вы уже жили на земле и знаете не впервые кое-кого из нас? — спросил И. — Нет, я не решусь больше ничего отрицать. Но я не имею права и ничего утверждать, поскольку я убежден, что вы пробудили во мне какие-то силы вашим гипнозом, — ответил Зальцман.
— Если вы думаете, что силой моего гипноза я мог унести вас в далекую страну, то вы настолько большой ученый, чтобы твердо знать, что из ничего не бывает ничего. Чтобы воскресить в вас воспоминания, я должен был увидеть их в вашей подсознательной памяти. Вы, глядя на Никито, испытывать не раз нечто похожее на волнение, вызывавшее в вас непонятные вам самому нежность и удовольствие. Верно я понял ваши чувства?
— Определенно и точно. Но как могли вы их угадать?
— Об
— Если бы вы сказали мне, что я могу увидеть нечто прекрасное, совершенное мною в жизни, или нечто великое, сделанное мною в науке, пожалуй, я остался бы равнодушным к этим фактам. Я мог бы себе представить, что совершить их я, конечно, должен был. Но чтобы поверить, что я мог сделать нечто недостойное по отношению к вам, совершенно чужому мне человеку, — это так же глупо, как уверить меня, что я мог убить ребенка, — расхохотался Зальцман. — Пожалуйста, доктор И., показывайте мне страницы моих преступлений, — прибавил он, саркастически поглядывая на И. и хохоча еще громче. Он мне показался озорником в эту минуту, но я понял его полную невежественность, и сердце мое глубоко сострадало ему и не осуждало его.
Я посмотрел на И. Лицо его было очень серьезно. Он ничем не ответил на веселость профессора, но, печально глядя на него, тихо сказал:
— Я еще раз предупреждаю вас: вам придется увидеть одну из самых ужасных страниц вашего прошлого, и для этого вам надо собраться в полной сосредоточенности и в огромном мужестве. Призовите все самое высокое и ценное, во что верите, и ответьте еще раз, хотите ли видеть вашу связь со мной в одной из ваших жизней, несмотря на то что она приведет вас в ужас?
— Ваше лицо так сурово, ваш голос так серьезен, что они могли бы спугнуть даже очень храброго. Но я так убежден, что никогда не мог бы быть бесчестным, что желаю знать свою связь с вами. Должен вам сделать одно странное признание: когда я увидел вас в первый раз нечто вроде какой-то вины перед вами мелькнуло во мне.
Я почувствовал себя перед вами очень неуверенно и только ваша поистине рыцарская вежливость меня успокоила.
— Смотрите же, мужайтесь и запомните навеки то, что сейчас увидите. Унесите из этого урока, урока ужасного, более расширенное сознание. Поймите роль любви в движении духа человека по векам. Оцените истинную силу любви во встречах людей и милосердие их друг к другу. Поймите и запомните, что такое "встреча людей".
И. положил снова свою руку на голову профессора. Лицо моего дорогого друга и Учителя стало прекрасно той красотой, которую я не раз уже видел, начиная с первого случая на пароходе после бури, когда он стоял со мной на корме. Держа руку на голове Зальцмана, он сказал так нежно и ласково, как могла бы говорить только родная мать:
— Я давно простил вам все, мой бедный брат. Все, что совершает человек в своем пути, все делит его дни на горе и радость, на мощь и слабость, на печаль и улыбки. Нет просто текущего благополучия, но есть законы Вечности: закономерность и целесообразность. Нельзя уйти от следствий содеянного, но можно найти в себе пламя великой Любви, и все следствия станут только счастьем узнать, как перелить из себя силу, величайшую силу-радость, чтобы все злое от страстей и пороков стало миром и помощью, предостережением и защитой встречным.