"Две жизни" (ч.III, т.1-2)
Шрифт:
Я вспомнил слова Владыки-Главы, что лжеца и лицемера на пороге дома знаний сожжет огонь стихий.
Все Владыки шли с левой стороны, правой рукой держа ученика за руку. Так как я был выше всех своих друзей то, хотя шел последним, видел отлично всю внутренность здания. Оно было ярко освещено и вмещало в себе второе круглое здание, сплошь белое, как мраморное, с единственной лестницей, довольно узкой, с огромными и крутыми ступенями. Лестница насчитывала семь этажей, кончаясь в каждом этаже балконом и снова подымаясь вверх. Лестницы все были прямые, а балконы опоясывали все здание. Окон и в этом также не было.
Хотя
Еще одно нежное пожатие моего Учителя-великана дало мне понять, что он снова прочел меня насквозь, и помогло моей сосредоточенности еще более углубиться.
Владыка-Глава, подняв руки вверх, произнес какие-то слова на совершенно не известном мне языке. Он держал руки поднятыми до тех пор, пока огонь рамы не сконцентрировался в большой шар в самом верху дверей, а затем сложился там же в чудесную пятиконечную звезду, сверкавшую такими невообразимо чудесными красками, каких мой глаз не мог себе представить существующими на земле.
Все Владыки стали на колени и запели гимн. Не могу сказать, что именно так подействовало на меня в эти минуты. Сияние ли необычайной звезды или потрясающая гамма звуков, стеклянно-прозрачных, неземных, далеко не человеческих голосов, или же сам гимн, музыка которого не имела ничего общего со всем мною слышанным до сих пор на Земле; но я пал на колени и еще раз пережил то состояние блаженного небытия, в котором я очнулся в часовне Великой Матери. Я точно видел сразу всем сознанием, видел все насквозь, видел через толщу грозной двойной башни стихий всю пустыню, всю землю, все небо, — и все было населено живыми существами, посылавшими нам свои благословения, мир и помощь.
Я увидел Флорентийца, благословлявшего меня широким крестом, я услышал его голос:
— Прижми к сердцу мой черный камень. Если сердце твое чисто, все зло, совершенное людьми, им неправедно владевшими, закончит свое существование. Его сожгут огни стихий, а самым злым будет легче проходить свои страшные ступени искупления, если сердце твое подберет их слезу, а уста произнесут за них мольбу.
Мужайся, сын мой, входи в бесстрашии и благоговении. И то, что вынесешь отсюда, перестанет быть тайной, только как твои знания и действия. Но самый факт, где взял ты свои знания, кто посвятил тебя в них, ты должен хранить в полной тайне до тех пор, пока не укажу тебе открыть ее людям.
Владыки кончили свой гимн, встали с колен, и звезда снова слилась в шар, а шар разлился огненной рамой по всей двери. Как только вся рама засветилась, Владыка-Глава, держа за руку Андрееву, переступил порог, а вслед за ним вошел в здание Ольденкотт со своим Владыкой. Хотя Владыки были худы, но так громоздки, что только двое могли одновременно подниматься
Владыка-Глава, поднявшись на первый балкон-галерею, сейчас же открыл дверь первого этажа и скрылся в ней с Андреевой. Второй Владыка дошел до второй лесенки и скрылся с Ольденкоттом во втором этаже башни. Так постепенно все Владыки вводили своих учеников в свои этажи дома знаний. Последними поднимались Бронский и я.
По мере того, как мы поднимались все выше, зрение мое все больше меркло, и, когда мой Владыка подвел меня к своей двери, я видел уже только своими обычными физическими глазами. Дивное состояние полного зрения насквозь, когда я видел не один крошечный кусочек места Земли и света в ней, но всю вселенную, и понимал, что живу в Свете Жизни, теперь исчезнувшее, оставило во мне впечатление, точно я стал совершенно слепым. В первый момент это ощущение слепоты показалось мне печальным, но тут же я вспомнил слова И. который был уверен в моей устойчивой радостности, я улыбнулся моему новому Учителю, который все продолжал держать меня за руку. Он обратил мое внимание на то, что над нами возвышался еще один балкон и лесенка вела в самую высь купола, который так нестерпимо сверкал снаружи, даже в том сумеречном свете, что оставила после себя буря.
Когда я поглядел на крышу изнутри, она показалась мне не только не сверкающей, но даже матовой и непрозрачной. Но решить, в действительности ли она такова или это результат моего ничтожного зрения, я не мог. Целый ряд вопросов замелькал в моей голове: что представляет из себя восьмой этаж? Не маяк ли здесь, вроде того, на каком я провел ночь бури с И. и матерью Анной? Или там какие-нибудь мастерские? Или общий зал отдыха Владык?
Мой Владыка улыбнулся всем моим мелькавшим мыслям, как улыбаются детям. Я уже перестал поражаться его разговору, в котором он не нуждался в таких приспособлениях, как слова, и почтительно выслушал его ответ:
— Наверху обсерватория. О ней позже. Войдем в мой зал. Сохраняй полное спокойствие. Ты входишь в мир новых идей. Эта комната для тебя — самый священный храм, в каком ты мог быть на земле, в своем физическом теле.
Он открыл — я не заметил как — дверь, она отодвинулась бесшумно в сторону, и мы вошли в большую круглую, залитую ярким светом, как солнце пустыни, комнату. В первое мгновение, быть может, от чрезвычайной яркости освещения, которое несколько ослепило меня, комната показалась мне как бы пустою. Только привыкнув к освещению, собранному под самым потолком в несколько светящихся шаров, на которые просто глазами и смотреть было нельзя, я заметил, что в комнате много узких больших столов, чрезвычайно высоких по моему росту и необыкновенно низких по росту моего Владыки.
Я мог хорошо видеть все, что было на столах, так как они приходились мне ровно по плечи. Но если бы я захотел работать за таким столом, пришлось бы мне карабкаться на какие-либо подставки.
Осмотревшись, я увидел, что весь зал заполнен не только столами и круглыми табуретами к ним, но по стенам, выложенным плитами из какого-то металла, блестевшего, как золото, висит очень высоко множество стеклянных шкафчиков самого разнообразного размера и формы. В них стояли и лежали всевозможные пробирки, инструменты, пузырьки и еще много предметов, каких я никогда не видал и даже не знал слов для их наименования.