Две жизни. Банковский роман
Шрифт:
Вопросами религии Антон глубоко не интересовался, хотя Библию прочел. Два или три издания Нового Завета стояли в его книжном шкафу на одной полке с книгами античных философов. О вере и религии вслух он не рассуждал, но судя по его образу жизни, христианским заповедям следовал. Считая себя человеком далеким от церкви, Антон не заходил в храмы во время службы, не ставил свечей, не крестился, и как полагала Инна, никогда не пробовал молиться.
Церквями и соборами он любовался исключительно снаружи, как может любоваться грамотный инженер грандиозными архитектурными сооружениями. Кроме Собора Антон непременно навещал и принадлежавший Новоафонскому монастырю гидротехнический комплекс на реке Псырцха, построенный в конце XIX
После Нового Афона, хотя бы на полчаса они заглядывали в Гудауту, где Антон часто бывал в детстве. На озеро Рица между прочих дел Антон никогда не ездил. И не только потому, что дорога к тому месту была небезопасной. Антон считал, что к озеру можно приближаться только со светлой головой и чистыми руками. Поездка на озеро Рица была особым ритуалом.
Рица расположена недалеко от Пицунды в Рицинском заповеднике на высоте более девятисот метров над уровнем моря, в чаше, окруженной горами высотой до трех с половиной тысяч метров. Антон не был человеком сентиментальным, но и он явно поддавался магии озера, меняющего цвет воды при разной погоде в разное время года. Он ехал на Рицу любоваться захватывающими видами Кавказского хребта и озера в обрамлении то зеленых, то желтых, то присыпанных снегом гор. Красота этого места не оставляла равнодушными советских вождей, которые строили здесь дачи. Дачами Антон совершенно не интересовался. Музеи вообще не были его стихией.
Пицунда была остановкой по «требованию» Инны. Ее привлекал дивный бирюзово-лазурный цвет морской воды у берега, пьянящие запахи смолы пицундских сосен в реликтовой роще. Здесь ее ждал очередной ритуал: каждый раз Антон обязательно прикасался щекой или просто кончиком пальца к телу 500-летней пицундской сосны, упирающейся в небо где-то на высоте сорока метров. Скрывая улыбку, Инна с покорностью прилежной первоклассницы повторяла упражнение. Сама она особенно любила могучие, шелестящие пахучими кронами эвкалипты. Инна никогда не слышала абхазскую речь, но в тот момент ей казалось, что кроны шумели по-абхазски.
В Пицунде Инна обязательно заходила в храм Х века со старинными росписями и органом в надежде застать концерт или хотя бы репетицию какого-нибудь местного музыканта. Инна привыкла воспринимать любое место, в котором ей довелось побывать, так, как если бы она смотрела на него глазами людей, которые здесь жили в разные исторические эпохи. Ей было не важно, живут эти люди сейчас или их жизни уже принадлежат истории, реальные это личности или вымышленные персонажи. Пицунда была ей особенно дорога.
Здесь родилась и выросла абхазская девушка с необычным именем Хибла. Как считала Инна, в ее облике воплощалась самая настоящая человеческая красота этого народа. Инна узнала о ней совсем недавно, в 1994-м году, когда на конкурсе имени Чайковского Хибла Герзмава получила Гран-При. С тех пр Инна часто слушала записи арий для колоратурного сопрано в ее исполнении. Особенно восхищалась необычайно проникновенным звучанием ее голоса, когда Хибла пела романс “Здесь хорошо” на музыку Рахманинова.
Обычно сомневающаяся во всем, на этот раз безоговорочно Инна поверила, что талантливая и уже почти знаменитая абхазская артистка действительно любит свою золушку-родину – милую, добрую и с ног до головы перепачканную сажей и пеплом еще не остывшего пожара войны. Инна нисколько не сомневалась в искренности патриотических чувств Хиблы. Также безоговорочно она верила и Антону.
Через несколько лет, когда Хибла впервые выступила с программой «Опера. Джаз. Блюз», Инна сразу же прониклась ее исполнением колыбельной из оперы «Порги и Бесс». В более поздние поездки в Абхазию Инна брала с собой эту запись. Здесь, в Пицунде, среди раскачиваемых ветром
Инна никогда не понимала фанатов и не относилась всерьез к влюбленным в своих кумиров поклонникам знаменитых артистов. Но она искренне любила Хиблу. Инне нравилась ее кавказская красота, выразительные карие глаза, белоснежные плечи пушкинской мадонны и благородная поступь. В своих телевизионных интервью Хибла выглядела совершенно искренней. Когда ее удавалось застать у выхода из концертного зала в Сочи, Пицунде или Сухуме, она была неизменно приветлива со своими поклонниками. Хиблу невозможно было не любить. Однажды, рассматривая вместе с Антоном фотографии на личном сайте певицы, Инна уловила такую необыкновенную нежность и восхищение в его взгляде, какую больше ни при каких обстоятельствах она в этом мужчине не замечала.
Была еще одна причина, по которой Инна всегда просила остановиться в Пицунде. Она хотела рассмотреть поближе автобусные остановки, построенные еще в 60-е годы местными умельцами по эскизам Зураба Церетели. Инну поразил “Осьминог”, огромное бетонное, выложенное сине-голубой керамической мозаикой чудище, которое удивительно гармонировало с окружающей природой, и казалось, только что выползло из воды, чтобы посмотреть, какие порядки царят под ясным небом на берегу. С самой первой своей поездки Инна полюбила эти фантастические существа, рожденные человеческим воображением. В очередной раз оглядывая осьминога, рыбу, петуха, дельфина, вздыбленную волну или летающую тарелку, она вздыхала про себя замечая, что бедняги еще больше обветшали и потускнели. К творениям Церетели, как и ко всему остальному, что напоминало ему о Грузии, Антон относился прохладно, но терпеливо ждал поодаль, пока Инна фотографировала своих любимцев. Эмоций в отношении чего бы то ни было грузинского Антон никогда не проявлял и ничего касающегося Грузии не комментировал.
Добравшись до Гагр, они непременно останавливались у живописной 60-метровой длины колоннады в мавританском стиле, полукругом ограничивающей площадку с фонтаном и голубкой посередине. Антон был ровесником колоннады, открытой 1956 году к началу возрождения Гагры как города-курорта. Каждый год, ближе к своему дню рождения он старался навестить колоннаду. Иногда приезжал без заранее продуманного плана, чтобы просто пройтись вдоль набережной среди пальм и кипарисов приморского парка.
Сохраняя в себе и всячески подчеркивая кавказские черты характера, Антон оставался человеком русской культуры. Он жил и учился в русской среде, был по-русски дружелюбен и отзывчив. Дружба была важной частью его жизненного сценария. К выбору друзей Антон относился строго, не стремился дружить со всеми и никогда не был рубахой парнем. Среди его давних друзей были два соседа, два-три одноклассника, и пара друзей студенческих лет. Он не признавал ни к чему не обязывающих приятельских отношений: либо дружил, доверяя своим друзьям и всячески поддерживая их, либо держал почтительную дистанцию.
В курортный Сочи всегда стекались отдыхающие со всей страны. Время от времени приезжали как старые знакомые Антона, так и люди, появившиеся в его жизни совсем недавно, в основном москвичи, связанные с работой в банке. Ему часто звонили, особенно летом, предлагали увидеться, посидеть в каком-нибудь ресторане и поговорить. Его планер был буквально усыпан записями о предстоящих встречах, он всегда находил для них время. Создавалось впечатление, что для него это не просто «посиделки», а важные события. Антон охотно откликался на предложения и сам выбирал ресторан. Он с особенной щедростью заказывал на всех кавказские соленья, закуски, традиционные блюда и никогда никому не позволял платить.