Две жизни. Мистический роман. Часть 2
Шрифт:
– Моя жена и старшая дочь не любят музыку, лорд Бенедикт. А мы с Алисой отдаем ей весь наш досуг. У меня в молодости был серьезный конфликт с отцом, так как я мечтал посвятить себя искусству, а ему хотелось, чтобы я избрал духовный путь. Алиса унаследовала не только мою любовь к искусству. У нее большой музыкальный талант, который можно было бы развить в хорошей школе.
– Пока я жива – этого не будет, – четко, жестко и зло сказала пасторша. – От твоего и ее пения – стекла дрожат. И вообще, я не желаю, чтобы Алиса срамилась сама и оскандалила нас в высшем обществе.
Пасторша вдруг стала походить на какую-то хищную лисицу. Ничего
– Храни мир, дитя. У Бога есть много путей, какими Он призывает людей. Лорд Бенедикт говорил, что многие люди идут по пути совершенствования также и путем гармонии и искусств. Если Богу угодно будет дать тебе такой зов, ты найдешь этот путь. И не смогут люди противостоять Богу.
– А я очень бы просил вас, леди Уодсворд, разрешить вашей дочери поиграть нам сегодня, – обратился хозяин дома к пасторше. – Если вы и ваша старшая дочь не любите музыки, то в моих гостиных вы найдете много альбомов с видами всего мира. А также много интересных вещей, привезенных из путешествий. В моем саду немало редких цветов. Есть и оранжерея, где сейчас цветут незнакомые вам виды цветов. Судя по вашему прекрасному саду и цветникам, думаю, что вы любите цветы.
– Вы заблуждаетесь, лорд Бенедикт, – прервала Дженни. – Это опять область одержимости папы и Алисы. Но Алиса – идол нашей семьи, мы ее обожаем, а потому выносим, конечно, все ее фантазии.
– Я бы очень не хотела, чтобы Алиса сегодня играла. Но если вы уж так хотите услышать ее любительскую игру, – криво усмехнулась пасторша, – то пусть Сандра проводит нас в оранжерею. Там я, по крайней мере, не услышу ни ее игры, ни пения.
На лице Сандры выразилось такое явное разочарование, что Флорентиец, с юмором в глазах, как-то особенно улыбнулся и что-то ему тихо сказал, чего не расслышал даже Николай, обладавший тончайшим слухом и стоявший рядом с Сандрой. Сандра незаметно вздохнул, крепко пожал Флорентийцу руку и сказал дамам, что постарается увести их так далеко в сад, чтобы ни бас пастора, ни сопрано дочери, ни тенор хозяина дома до них не долетели. Услышав о теноре хозяина дома, дамы, казалось, несколько поколебались в своем желании уйти, но было уже поздно. Флорентиец указал Сандре путь в оранжерею и попросил, чтобы обратно он провел дам через левое крыльцо дома прямо в желтую гостиную, где занял бы их альбомами или картинами. Хозяин сам проводил дам через балкон в сад, закрыл обе двери балкона и задернул плотную портьеру.
– Я очень смущаюсь, папа, – прильнув к отцу, сказала Алиса.
– Полно, дитя. Ты ведь знаешь, что стоит тебе прикоснуться к клавишам – и в тебе просыпается Бог, и ты забываешь обо всем. Играй и пой как всегда. Не думай о похвале или награде. Думай, какое выпало тебе счастье сегодня – воспеть перед Богом соединение двух прекрасных людей, любя их и желая усеять для них землю цветами, как сказал Сандра. Играй и пой для них песнь торжествующей любви. Не всем дано петь свою песнь любви. Кто-то должен петь ее для других людей, неся в сердце великий путь милосердного самоотвержения.
НИЧТО ВНЕШНЕЕ НЕ МОЖЕТ ПОДАВЛЯТЬ ЧЕЛОВЕКА, ЕСЛИ СЕРДЦЕ ЕГО СВОБОДНО ОТ СТРАХА И ЗАВИСТИ. ВСЕ ЭТИ ВНЕШНИЕ РАМКИ И РАЗНЫЕ ОТЯГОЩАЮЩИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА – ТОЛЬКО ИЛЛЮЗИИ. ПУСТОЙ, НЕУВЕРЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК, НЕ ИМЕЮЩИЙ ПОНЯТИЯ О ТОМ, ЧТО ОН САМ ВСЕ В СЕБЕ
В чудесных глазах пастора сверкнула влага слез – и все поняли, почему у него седые волосы при таком молодом лице. Трагедия этих двух сердец вдруг ясно раскрылась перед духовным взором многих присутствующих. На лице Наль мелькнула боль, лорд Мильдрей, отвернувшись, незаметно смахнул слезу. И только на лицах Флорентийца и Николая лежала твердость полного спокойствия, мира и огромной доброты. Точно лучи света метнулись от Флорентийца к Алисе и пастору. Девушка робко подошла к роялю, открыла крышку и сказала:
– Я, конечно, не профессиональная музыкантша. Не ожидайте от меня многого. Но я и не полная невежда, так как у меня было два замечательных учителя. Один – мой отец, а второй – его недавно умерший друг, который был известен во всей Европе как пианист и композитор. Я сыграю Шопена.
Все ждали от девушки многого. Но того, что произошло, не ждал никто. Хрупкая фигурка, детская головка – все исчезло, лишь только Алиса коснулась клавиш. Все перестали даже смотреть на Алису, всех унес вихрь звуков. И разве это были звуки одного рояля? Пастор был прав. Бог проснулся в Алисе. И не руки ее исполняли музыкальную пьесу, но сердце ее творило жизнь, чарующую, захватывающую, раскрывающую что-то новое в душе каждого из слушателей.
Наль плакала. Лорд Мильдрей не дыша следил за музыкантшей, вытянувшись в струну. Пастор сиял счастьем, точно молился. Николай, устремив взор на Алису как зачарованный, отвечал сменяющимся выражением своего лица на все краски ее игры, а в фигуре Флорентийца, в его серьезном лице было что-то, напоминавшее жреца.
– Еще, еще! – молила Наль, когда Алиса остановилась.
Алиса стала играть Бетховена, Генделя, Шумана. И все кричали ненасытное: «Еще!»
Вдруг Алиса улыбнулась и запела старинную английскую песню. И снова поразила всех. Высокое сопрано, теплое, нежное, прелестного тембра, звучало с такой силой, о какой и думать было немыслимо, глядя на это хрупкое дитя. Погрузив всех за собой в какой-то высший мир, девушка сказала:
– Теперь, папа, дуэт. Или я прекращаю.
Под общим напором просьб пастор подошел к роялю. Дочь начала дуэт, но когда вступил отец, то невольное «ах» вырвалось у всех. Тихий, спокойный пастор внес в свою партию такой бурный темперамент, такое виртуозное артистическое исполнение, которых от него никто не ждал. Его исключительной мощи и красоты бас не заглушал голос дочери, а служил ему основой.
– Я никогда, ни в одной опере не слышал такого исполнения, – тихо сказал лорд Мильдрей, – а я был во всех театрах Европы.
– Отец, – бросилась Наль на шею Флорентийцу, – неужели ты не споешь мне и моему мужу сегодня, чтобы напутствовать нас твоей песней и завершить ею наш венчальный обряд?
Флорентиец встал, поговорил с Алисой и пастором, и зазвучал старинный итальянский дуэт. Что было особенного в голосе и пении Флорентийца? Ведь только что всем казалось, что великая музыка, выше всех философий, лилась в песнях отца и дочери. Сейчас же звенела мощь баритонального тенора, для которого не было ни пределов высоты, ни предела власти и силы звука. Он превосходил все человеческое, земное и открывал небесные сферы, звал в иные миры, убирал все телесные преграды, точно касался самого сердца.