Две жизни
Шрифт:
– Ну и мальчишка! Почему же не я наш„л эту вещь? Я готов был бы…
– Я согласен, что на блюде изображена царственная красота. Если бы в лице нарисованной красавицы сверкало столько духа и ума, сколько в той живой принцессе, чьим прототипом она служит, – я согласился бы признать вас принцем-отцом, – сказал Ананда. – И юноша, сумевший оценить сходство, оценить краски портрета на стекле, достоин моей горячей благодарности.
С этими словами Ананда подош„л ко мне, обнял, и как реб„нка подняв меня на воздух своими могучими руками,
– Надо фехтовать, Л„вушка, делать гимнастику, ездить верхом, закалять организм. Ваша худоба неестественна. Генри, доктор, займись моим другом Л„вушкой. Ну, а теперь – играть, – прибавил он.
Выйдя из комнат Ананды и подходя к главному крыльцу, мы столкнулись с возвращавшимся князем. Узнав, что мы ид„м в музыкальный зал, он очень обрадовался, поспешил впер„д, и вскоре мы все собрались в освещ„нном зале.
Я был пораж„н, когда увидел в руках Ананды виолончель. Я не заметил е„ утром среди прочих его вещей.
Анна, в белом гладком платье из блестящего, мягкого ш„лка, как обычно с косами по плечам, в этот вечер была хороша так, что казалось невозможным вместить эту красоту в образ обычной, из плоти и крови созданной женщины.
– Мы сыграем несколько старых венецианских народных песен, теперь уже почти забытых и забитых новыми и пошлыми напевами, – сказал Ананда.
Я сидел рядом с И., по другую сторону от него сел капитан, как раз напротив музыкантов.
Что это были за лица. Глаза-зв„зды Ананды сверкали, точно бросая искры вокруг. У Анны горели розами щ„ки, верхняя губа снова приподнялась, открыв ряд е„ мелких, белых зубов.
Ни в н„м, ни в ней не было ничего от земных страстей. Но оба они были слиты в высшем страстном порыве творческого экстаза.
Первые звуки рояля мгновенным вихрем взмыли кверху, точно оторвались и полетели куда-то. И внезапно глубокий, властный звук прорезал их. Сливаясь, отходя, ещ„ ближе сливаясь в гармонии и снова е„ разбивая, н„сся звук виолончели, покоряя себе рояль, покоряя нас, овладев, Казалось, всем пространством вокруг.
Я не мог представить, что поют струны. Это пел голос, человеческий голос неведомого мне существа.
Звуки смолкли. О, как бедно стало сразу вс„! Какой унылой показалась жизнь, лиш„нная этих звуков. «Ещ„, ещ„», – молил я в душе и чувствовал, что все просят о том же, хотя никто не нарушал молчания.
Снова полилась песня. Она показалась ещ„ прелестнее и колоритнее. Огромная сила жизни лилась в этих звуках. Я не мог постичь, каким образом эти высшие, с недосягаемым талантом люди ходят среди нас, выдерживают вибрации таких простых, маленьких людей, как я и мне подобные? Зачем они здесь, среди нас? Им нужен Олимп, а не обыденные дни с их трудом, потом и слезами…
«Да вот благодаря им и нет серого дня сегодня, а есть сияющий храм», – роняя слезу за слезой, продолжал думать я под сменявшиеся песни и не знал, какую из них предпочесть.
Внезапно Ананда встал и сказал:
– Теперь,
Анна улыбнулась, поправила платье и стул, подумала минуту и заиграла.
В тумане слез, взволнованный до глубины души, я сидел, держась за И. Мне казалось, что я не выдержу потока новых, сотрясавших всего меня сил. Точно под воздействием этих звуков во мне раскрывалось какое-то новое существо, которого я в себе ещ„ не знал.
Как только смолкли звуки, Ананда подош„л к Анне, почтительно, но так нежно, что у меня заныло в сердце, поцеловал ей руку и сказал:
– Старые, венгерские, последние, что я вам прислал. Ещ„ никто не успел приготовиться, опомниться, а уже снова полилась песня. Но можно ли было назвать это песней? Разве это голос человека? Что это? Какойто неведомый мне инструмент. Или это раскаты эха в горах? Это какая-то стихия красоты. Я был так ошеломл„н, так сбит с толку, что, раскрыв рот, уставившись на Ананду, еле переводил дыхание.
Он пел на непонятном мне языке. Я ни слова не понимал, но содержание песни ясно сознавал. Цыган оплакивал погибшую жизнь, погибшую любовь. Ревность, злоба, безумие – вс„ человеческое страдание, вся бездна страсти и скорби воплотились в песне и проникли в сердце. Но вот звуки изменились, звучавшие проклятия перешли в прощение, примирение, благословение и мир…
«Зачем этот человек среди нас? – вс„ не мог я отделаться от навязчивого вопроса. – Его место где-то выше, не среди простых людей».
И вдруг Ананда, что-то шепнув Анне, запел русскую песню: Я только странник на земле. Среди труда, страстей и боли Избранник я счастливой доли. Моей святыне – красоте Пою я песнь любви и воли. Я вздрогнул от неожиданности. Он точно ответил мне. То была не просто песнь, а гимн торжествующей любви… Когда отзвучало последнее слово, я едва смог, поддерживаемый И., встать. Оглядев всех своих друзей, я почти никого не узнал; и даже И. был необычно бледен, серь„зен, почти суров. Прощаясь с нами, Ананда ласково сказал капитану:– Я буду ждать вас завтра в пять часов.
С большим трудом отдавая себе отч„т во вс„м окружающем, встретив полные слез глаза Генри, я попросил И., чтобы верзила помог мне вернуться к себе, что мне нехорошо.
Помню только, что сильные руки капитана подхватили меня.
ГЛАВА 21 МОЯ БОЛЕЗНЬ, ГЕНРИ И ИСПЫТАНИЕ МОЕЙ ВЕРНОСТИ Когда я очнулся в своей постели, то первое, что я увидел, было лицо склонившегося надо мной И.; рядом, держа в руке рюмку, стоял Ананда.
Я даже ахнуть не успел, как И. приподнял мою голову, а Ананда влил мне в рот что-то горькое, остро пахнущее, от чего я чуть не задохся.