Две жизни
Шрифт:
— Марш! Марш! — подбадривает он.
Мы идем, прижимаясь к скалам. Берег завален валунами, крупной галькой. Ноги срываются, подметки скользят. Нелегко тащить по-бурлацки. Катер пыхтит изо всех сил. Мы пыхтим изо всех сил.
— Цивилизация! — кричит Коля Николаевич.
— Цивилизация! — кричит Соснин.
И вдруг в одном месте, в другом, в третьем из-под больших валунов выползают змеи. Свиваясь в кольца, они широко разевают пасть, трясут тонким раздвоенным языком и, быстро виляя хвостом, скрываются в расщелинах скал.
— Господи Иисусе! Господи помилуй! — испуганно приговаривает
Перваков на змей не обращает внимания. Канат врезан ему в плечо. Из-под его ног выворачиваются камни. Яков не столько тянет, сколько старается обойти крупные валуны, где могут затаиться змеи. В руке у него палка.
Тянем мы долго, больше километра. Постепенно берег переходит в скалистый обрыв. Такие обрывы Зырянов называет прижимами. Здесь к скалам действительно прижимается вода, течение усиливается. Дальше идти нельзя. Мы останавливаемся, и тут до нас доносится хриплый голос:
— Бросай канат!
С какой радостью мы его бросили. Скорей в лодки! Плывем!
...Четыре часа утра. От воды подымается теплый туман, цепляется за кусты, прочесывает их. Катер отдыхает, приткнувшись к берегу. Мы не спим. Мы — это Коля Николаевич и я. Теперь, когда нет преферансистов, нет иной компании, он дружит со мной. Коля Николаевич привязчив, легко сходится с людьми, наверно легко и уходит, но — что ясно — он не может быть один. Мы удим рыбу. Никогда мне еще не доводилось ловить с такими удобствами. Не выходя из дому, забрасываем удочки. Как ловить на дальневосточных реках, научил нас Перваков. Ловля идет на закидушку. У меня в руке конец тридцатиметрового шнура. На другом конце шнура груз. От груза отходят два поводка с крючками. Поплавка нет, да он и не нужен. Ловим на палец. Дернет рыба — дергай и ты. И я дергаю. Клюет часто, то и дело слышны всплески падающих грузил. Рыбы здесь много, самой разной, есть такая, про которую я никогда и не слышал. Одни названия чего стоят: таймень, ленок, хариус, касатка, чебак, гольян, конь, горбуша. Есть и наши знакомые: щука, окунь, пескарь, только пескари тут различаются — длиннотелый, губач, носатый, восьмиусый. Есть и сазан, зовут его здесь толстолобик. Пока все спали, мы натаскали столько рыбы, что ее хватило всем.
— Когда ж вы ее спроворили? — собирая в таз хариусов, чебаков, касаток и пескарей, спросила Шуренка.
— Пока вы, миледи, изволили почивать, — ответил Коля Николаевич.
— А ты не обзывайся, — неожиданно обиделась Шуренка, — может, это у вас там всякие, а я сплю с мужем.
— Чего? — От смеха Коля Николаевич чуть не вылетел из лодки.
Пришлось вмешаться Зырянову, чтобы успокоить Шуренку. Он растолковал ей, что означает слово «миледи».
— А я думала, он обзывается, — заулыбалась Шуренка.
— Значит, порядок? — спросил Коля Николаевич, лукаво посматривая на нее зеленоватыми глазами.
— Порядок, — смеется Шуренка.
— Тогда можешь бесплатно отдыхать... на моей груди, — милостиво разрешил Коля Николаевич.
Шуренка лукаво взглядывает на него и прыскает в кулак.
— А ну, уйди, — строго говорит ей Яков, — я сам отберу рыбу.
— Да я уж отобрала...
— Тогда неси, не прохлаждайся.
Соснин, глядя на целый таз трепещущей рыбы,
— И впредь буду щедр на поощрения, если того заслужите, — важно сказал он и взял самых крупных хариусов и золотистого чебака.
— Голой благодарности мало, нужна премия, спиртишко. Наверно, во вьючной суме не одна бутылка?
— Видел? — настороженно спросил Соснин.
— Догадываюсь.
— Ничего у меня нет, — успокаиваясь, сказал Соснин.
— Неужели ничего?
— А зачем, я непьющий.
— Понятно. Значит, я попал в вагон для некурящих. В таком случае гуд бай, как говорят французы.
— Французы? — спросил Соснин.
— Да.
Тетрадь четвертая
— Надо будет запомнить. Ты мне почаще такие слова говори. Могут понадобиться. Гуд бай, как говорят французы. Понятно...
Коля Николаевич задыхается от смеха.
До чего же хороша жизнь!
Из расщелины скалы, пенясь и звеня, падает родник. Светлый, холодный. С удовольствием моюсь родниковой водой. От нее заходятся руки. Полощу рот — стынут зубы. Обливаюсь — горит тело, будто меня в печь бросили. А на берегу, стеля по реке дым, работает костер. Варят уху. «Бедные горожане, — думаю я, — вместо леса им достаточно парка, вместо реки — бассейна, вместо пустыни — пляжа. Как же они обворовывают себя!»
— По лод-кам! — разносится над рекой зычный голос Соснина. Он кричит с кормы катера, приложив руки ко рту.
— Мы еще не ели, — машет ему в ответ руками Коля Николаевич.
— Будете кушать в пути. По ло-о-од-кам! Марш! Марш!
Ах, какой молодчина Соснин! Ну конечно, надо есть в пути. Катер пыхтит, лодки плывут, вода журчит, по сторонам лес, над головой синее небо, а под носом миска с дымящейся ухой. Если есть счастье, то оно рядом со мной. Но, к сожалению, счастье никогда не продолжается долго. Одна из лодок первой двойки текла, — видно, вовремя не отлили воду или течь усилилась, но лодка захлебнулась и стала тонуть. И потянула на дно напарницу.
— Тонем! — истошно закричал Баженов.
На катере уже заметили аварию.
— Руби буксир! — срывая голос, прохрипел механик.
А нас уже несет. И катер несет, его тащат лодки. Механик бросил якорь. Но все равно несет. А лодки уже разворачивает, ставит поперек реки, и как только поставит, так тут и конец. Это всем ясно, даже Шуренке. Якорю же никак не ухватиться. Дно галечное, не во что запустить ему свои когти. Нас несет на мыс. Там водоворот. Там нам могила.
— А-а-а-а-а! — кричит Баженов.
Яков сбрасывает с ног сапоги.
— Яша, что ж делать, Яшенька? — жмется к нему Шуренка.
— Не лезь! Отцепись, говорю! — отталкивает он ее от себя.
— Надо рубить канат, — спокойно сказал Перваков.
— Да, иного выхода нет, — согласился Зырянов. — Якорь, по всей вероятности, не зацепится.
— Это не поможет, — сказал Коля Николаевич, собирая в узел свое барахлишко.
— Нам — да. Но катер не погибнет. Это ведь наши лодки его тащат, — сказал Зырянов.
— А нам, значит, погибай? — закричал Сторублевый. — Значит, тонуть?