Двенадцать обреченных
Шрифт:
— Я могу помочь?
Я не знал, что ответить. Я ему уже вполне доверял.
— У меня «тачка», — добавил Сашка, — будем с удобствами по столице мотаться. У меня оружие.
— Оружия и у меня навалом. Полны карманы.
— Не доверяешь? Я ведь тебе доверяю!
Оружия было навалом и здесь. Подозрительная Глафира жевала на вольном воздухе с очередным обрезом на коленях.
— А она отпустит?
— Ну, не сразу. Уговорю.
— Имей в виду, я теперь сам в розыске. Я вроде в убийстве Полубеловой замешан и мента убил… и вообще вурдалак.
— Тем более поддержка нужна.
Видно, Сашка застоялся
— Хорошо! — встал я. — Накорми только и махнем бандой! Вперед! На Москву!
Глава 11
Банда выехала в двенадцать тридцать. Накормленная, умытая, осиянная тысячекратным крестным знамением: крестила нас на дорогу зареванная Глафира, даже и теперь стоявшая в дверях под вывеской «Общество глухих» с ружьем за плечами. Сын Сашки не то в нас целился, не то просто подглядывал из-за шторы.
Сашка легко и слишком уверенно вел свой «жигуленок» по безлесым равнинам Ростовского района, по охваченной чащобами дороге на Переславль. Мы все трое были слегка пьяными, напичканными яствами и кофе. Даня, уже столько дней после гибели мужа чаще всего озлобленно-подозрительная (с редкими «просветами» в виде неадекватной эйфории) трещала, хихикала, махала руками, сидя рядом с Сашкой на переднем сиденье. Они давно уже были «на ты», смотрелись как папа с дочкой.
— Лева сделал таких русалок! Вот тут вот так, размер на пятый, вот такая задница. Такие эротичные! Один англичанин как увидел и тоже, как про ваши картинки: «О, рашен клюква! Биг рашен клюква!» И купил по триста долларов штуку!
— Большие?
— Я же говорю, пятый размер… сами-то? Да сантиметров что-нибудь сорок в высоту. Деревянные. Левка дерево любил. Конечно, две его законные жены… и вторая законная! Он же с первой не разводился! Он паспорт нарочно потерял и стал двоеженец! Да, за это судят, конечно, но Лева умер… А что мне теперь делать? Зинка, например, уже заявление написала, что я мужа довела до инфаркта. Да добро бы мужа, а он мне никто!
Я почти не слушал, я вспоминал. Все это складывалось в нечто знакомое, нет, не нынешняя поездка, складывалось из мозаики фактов нечто забытое, страшненькое, читанное чуть' ли не в детстве. Дело в том, что я был потомственным психиатром. И папочка, и мамочка, и даже дедушка мои были все психиатры. Казалось, еще чуть-чуть психиатров — и кто-нибудь спросит: «А ваша кошка тоже психиатр?», слегка перефразируя знаменитую шутку Льва Кассиля из «Швамбрании». И первыми моими книгами в детстве были «Учебник психиатрии» и просто «Психиатрия» и еще что-то в этом роде, где я, как детективные истории, читал подробные жизнеописания знаменитых сумасшедших. И незнание терминов не мешало, потому что они, видимо, передались мне с генами. Моя дочь собиралась стать психиатром. Наша кошка иногда говорила довольно разборчиво «шизофрения»…
Да, я уже все вспомнил. Это не мешало продолжить поиски. К родственникам Гиви в любом случае следовало съездить. Но я уже все понимал. Нет, я не знал — был ли третий киллер, но уже понимал, что не было второго. Был вообще, скорее всего, один… Это вдруг подтвердилось самым чудесным образом у первого газетного прилавка.
Сашка остановился:
— Надо бы узнать, чем Москва дышит.
Он купил «Московский комсомолец», на всякий случай «Труд» и еще что-то.
Мы
«Взят убийца известного бизнесмена А. Т. Снежневских».
Я прочитал, что Андрей был застрелен киллером из конкурирующей организации. Необыкновенно быстро, через два часа, киллер был взят, и пораженный газетный коллектив (пораженный скоростью и ловкостью правоохранительных органов) в утреннем выпуске сумел о том известить пораженного читателя.
Пораженной выглядела и Даня.
— Все правильно, — утешил я ее, — все ясно, Даня, киллер был всего один. Он самый, Скоков. Мне теперь кажется, что до случая с Полубеловой он не знал, что творит. Маньяк поручил ему доставить посылки, хорошо заплатил, дал адреса, те, на бумажке. Он доставлял и уходил. И даже сжульничал, тебе, например, оставив сразу две посылки, чтобы не ездить к тому же Андрею. А вот у Полубеловой… он не успел далеко отойти, услышал взрыв, а потом по радио или по телику кое-что узнал о тех, кому носил посылки.
— А зачем он пошел к Смуровым?
— От злости. Он понял, что стал наемным убийцей, и пошел за дополнительным гонораром. Он наверняка знал, где Борис держит деньги.
— Но там был кто-то еще!
— Это мелочь. Уточним. Открытая дверь. Мало ли.
— А кто убил Бориса?
— Я думаю, нам все сегодня расскажут, Даня. Мы едем получать последнюю информацию.
— И кое-куда приехали, — доложил Сашка, — тут В этом дворе. Сам пойдешь?
— С женщиной. Больше доверия.
— Я вроде личного шофера?
— Но и наружного наблюдателя, Саша. Мало ли. Я в розыске, некто, может, и за нами от Ростова следит. Допускаешь?
— Ладно. Подожду. Были бы дома.
— Пусть сегодня повезет окончательно, — решил я.
Могло повезти. Старые, пожилые, совсем древние родственники Гиви могли быть в это время дома, они как раз и могли знать какие-то нужные нам детали, мелочи, не замеченные, не принятые во внимание десять лет тому назад, когда погиб Гиви.
Пока повезло.
Дома был старик абхаз, мрачный, немногословный, почти не задававший вопросов. Он выслушал нас в дверях и не удивился.
В обычной квартире, где я почему-то ожидал увидеть на коврах кривые сабли и кинжалы, портрет Сталина и горные пейзажи, не видно было и намека на кавказское происхождение жильцов.
— Гиви племянник мой. Их фамилия Пачалиа.
— Я из следственного отдела. В связи с некоторыми обстоятельствами нужны некоторые детали гибели Гиви. Вы что-то знаете?
— Может быть, знаю.
Я заметил, что мое «происхождение» (из следственного отдела) старика не заинтересовало. Документов не спросил.
— Как он, значит, погиб?
— Упал в щель. У него была пастушья хижина…
— Это мы знаем. Рядом хлев, и там был через щель висячий мост.
— Это верно. Он сильно выпил с другом из Москвы.
— Он много пил?
— Он пил мало. Но с другом выпил много. И упал в щель.
— Это видел друг из Москвы?
— Это никто не видел. Он проводил друга до города. Не совсем до города, но до тропы вдоль такой речки Жове-Кваре. И хотел вернуться к себе в домик.
— А друг?