Двенадцать подвигов Рабин Гута

Лютый Алексей

От одних только названий этих составляющих лекарственного препарата к горлу всех друзей, в том числе и непробиваемого Жомова, подступила дурнота. Ну, а когда Ахтармерз объяснил, что в этом мире их можно заменить натертыми когтями пещерной совы, фекалиями фавна и шерстью домашней кошки, все, в том числе и Мурзик, бросились искать подходящую посуду, способную принять в себя содержимое их желудков. После чего самым ласковым желанием любого из присутствующих было медленное и нежное пропускание самозваного лекаря через мясорубку. Спасла Ахтармерза Немертея. Она вошла в комнату, держа в руках огромный кувшин с вином, и ласково улыбнулась.

– Я понимаю

ваши мучения, мои неразумные друзья, и хочу облегчить их, тогда как любая другая на моем месте принялась бы читать вам нотации, – мило проворковала она, хотя вряд ли кто-нибудь из ментов мог бы сейчас отличить ласковое мяуканье от зловещего карканья. – Однако я надеюсь, что когда-нибудь, однажды утром, вы поймете, что употребление алкоголя ни к чему хорошему не приводит, и согласитесь с моим жизненным принципом, который гласит, что трезвость – норма жизни!

– Совершенно с вами согласен, сударыня, – кивнул Ахтармерз всеми тремя головами по очереди. Рабинович простонал, не обращая на него внимания.

– Солнышко, Немертеюшка, дай что-нибудь попить, – жалобно попросил он, глядя на титаниду умоляющими глазами.

– Пожалуйста. Ведь именно за этим я сюда и пришла, – улыбнулась она. – Найдите кубки кто-нибудь. Я принесла виноградного вина.

– Ви-и-ин-а?! – почти ликующе завопил Жомов и, мгновенно вскочив со своего ложа, бросился к титаниде. – Дай я тебя, красавица…

– Жомов! – грозный рык Рабиновича остановил омоновца на полуслове и на полдороге.

Ваня пристыженно опустил голову и вернулся на свое место, в то время как Гомер притащил со столика в углу поднос с кубками. Немертея умело разлила содержимое кувшина по питейным емкостям, уменьшив его едва на четверть. Менты радостно чокнулись и выпили тост за здравие своей спасительницы, а Жомов с безмерной тоской подумал, что дома ему никогда не доведется получить с похмелья выпивку из рук женщины – жена и теща ему скорее зубы в глотку скалкой и сковородкой вобьют, чем принесут опохмелиться!

Единственным человеком изо всей честной компании, отказавшимся было выпить, неожиданно оказался Геракл. Впрочем, друзья заметили этот факт только после третьего кубка, когда вина на дне кувшина осталось на два пальца. Удивленно переглянувшись друг с другом, менты дружно перебрались к кровати мученика. Жомов держал в руках кубок с вином.

– Геракл, ты чего такой смурной? – ласково, насколько это только может сделать омоновец, проговорил он. – Выпей рюмашку, сразу полегчает.

– Уйдите, люди, я в печали, – мрачно проговорил сын Зевса, почти не разжимая губ.

– Да ладно, ты чего, братан?! – Жомов нежно похлопал полубога по плечу, едва не сломав ему ключицу вместе с кроватью. – Все когда-нибудь первый раз напиваются до потери сознания. Ничего страшного в этом нет. Не убил же никого…

– Ничего вы не понимаете! – неожиданно взорвался Геракл. Менты даже отпрянули от него, поскольку совершенно не ожидали от закоренелого меланхолика такого бурного поведения. А полубог даже вскочил на кровати. – Вам все равно, что здесь происходит. Вы же никогда не были незаконнорожденными, – продолжал орать он. – Когда папик еще был здесь, хамить мне в лицо никто не решался, а теперь даже нос в сторону воротят при моем приближении. Я для них ноль, пустое место. Даже хуже пустого места! Я для них изгой, не достойный слизывать пыль с подошв их сандалий. Дайте сюда кубок, выпить хочу! – закончил сын Зевса без всякого перехода.

Прежде чем менты успели выйти из оцепенения, Геракл вырвал из рук Жомова емкость с вином

и мелкими глотками осушил ее до дна. Друзья смотрели, как он пьет, не отрывая глаз от кубка. Причем по выражению их лиц можно было подумать, что полубог отобрал у ментов последнюю радость в жизни, а именно возможность проверять документы у первого встречного. Первым вышел из ступора Жомов.

– Так, блин, век мне полной рюмки в руках не держать, если я сейчас не подвину на чьем-нибудь чайнике носик, – грозно проговорил он, а затем посмотрел на Геракла. – Короче, парень, ты мне только скажи, кому нужно жвалы на место подправить, и я все сделаю. Сам детдомовский, поэтому знаю, как без батьки хреново живется. В общем, не было еще такого, чтобы какие-то свиньи при мне безнаказанно сироту обижали! Так кто на тебя вчера наехал? Хавальник в порошок изотру…

– Не положено, – похоже, после выпитого к сыну Зевса вернулось обычное меланхолическое настроение. – Ты смертный, а я полубог и герой. Поэтому в мои дела тебе не положено вмешиваться.

– Ну и хрен с тобой! – и Ваня, обиженный тем, что его благородный порыв остался невостребованным, схватил кувшин с вином и единолично осушил его до дна.

– Во хамло, – удивленно присвистнул Попов. – На такое только омоновская рожа способна!

– Ты у меня еще пожужжи, свинорыл трясопузый, – возмутился его претензиями Жомов. Андрюша возгорелся желанием парировать реплику фразой с применением бычьих регалий, на что Ваня всегда жутко обижался, но миротворец Рабинович не позволил разгореться скандалу.

– Цыц, петухи олимпийские! – рявкнул он. – С бухаловом завязываем. По крайней мере, до тех пор, пока Зевса не найдем. Нас, между прочим, дела ждут. Богов в порядок приводить кто будет?

– Так, значит, все-таки подеремся?! – обрадованно воскликнул отходчивый Ваня, но Рабинович обломал его и в этом.

– Никаких драк, – твердо заявил он. – Пошли соберем их вместе и устроим Олимпийские игры. Пусть дурь друг из друга вышибут, а мы потом за них как следует возьмемся. И так уже до хрена времени потеряли!

При упоминании о потерянном времени на глаза верных соратников кинолога навернулись слезы грусти. Хотя, может быть, это от запаха перегара в комнате у них глаза защипало? Жомов вспомнил покинутый им осиротевший тир. Андрюше традиционно взгрустнулось о рыбках. Рабинович с ужасом понял, что совсем позабыл о том, в каком размере ему была выдана премия ко Дню милиции. А о чем подумали Мурзик с Горынычем – если подумали вообще, они ведь не страдали с похмелья! – так и осталось тайной, покрытой пылью веков. Из глубин грустных воспоминаний всех вытащил Геракл.

– А что, я тоже в этих соревнованиях поучаствую, – неожиданно заявил он. – Будет неправильным, если я, всенародный герой, первые Олимпийские игры пропущу!

Возражать ему никто не стал, поскольку всем его заявление было абсолютно по фигу. Вместо того чтобы попытаться как-то отговорить тщедушного Геракла от авантюры, Жомов решил, что подобная разминка пойдет ему на пользу, и даже подтолкнул к двери полубога, когда все остальные отправились наружу собирать в кучу его родню.

Сонм олимпийских богов долго искать не пришлось. Все они в полном составе, включая дурковатого Эрота и отсутствовавшего на вчерашнем пиршестве Гермеса, восседали за пустым столом в пиршественной зале дворца Ареса, с нетерпением ожидая появления организаторов первых Олимпийских игр. Но если Эрот, увидев Жомова, поспешил спрятаться за спиной своей мамочки Афродиты, то бог торговли нагловато посмотрел на омоновца.