Двенадцать ворот Бухары

Икрами Джалол

Сайд Пахлаван удалился.

— Понятно, — вернулся Махсум к прерванному разговору, — ваши поговорки уместны, я не обижаюсь.

— Я еще не кончил… В награду за приезд к вам я должен высказать все. Махсум, вы очень талантливы, с вашими способностями вы могли бы стать во главе большого войска, вы отважны, решительны, но вы не знаете и не хотите знать, что такое политика!

Махсум молчал, стиснув зубы. Он хотел, чтобы Низамиддин высказался до конца. Вот хвастун, хитрец, он еще не знает, кто такой Махсум! Ну погоди, ты у меня затанцуешь, когда я тебе

объясню!

Зная нрав Махсума, Исмат-джан дрожал от страха, боялся за Низамиддина, который олицетворял для него новую власть. Низамиддин тесно связан с Асадом Махсумом, как же он до сих пор не изучил нрав этого человека?! Как он решился попрекать его?! Известно же, что Асад не поддерживает Файзуллу, совсем наоборот…

Низамиддин между тем продолжал свое:

— Да, да, вы пренебрегаете политикой, а это может привести к потере бдительности… Нужно отдавать себе отчет во всех своих деяниях. Как говорится, хоть человек и не умрет до времени, лучше не совать голову в пасть дракона.

Асад Махсум собрался было что-то сказать, но сдержался, а в голове вихрем проносились мысли. «Э, Низамиддин-эфенди, вы сосчитали пельмени еще не сваренными… Хм, политика! Вы бы у меня поучились, как заниматься политикой! Вы думали, что, поручив мне Чрезвычайную комиссию по борьбе с басмачеством, сядете, как на ишака, на мою шею, заставите рыскать, как борзую собаку, а сами пожнете плоды моего труда. Не выйдет! Сейчас я только председатель этой комиссии, исполнитель приказов, подчиненный в известной мере вам. Но завтра я возьму власть в свои руки, буду диктовать всем свою волю!»

Вот о чем думал в это время Асад, а вслух спокойно сказал:

— Ну хорошо, но в чем моя вина? Что я такого сделал?

— Вы слишком о себе возомнили. Знаете, как говорится: если ты себя считаешь сильным, то врагов своих считай львами. Нельзя успокаиваться на достигнутом, нужно помнить о коварстве врага.

Асад уже потерял терпение, он вскочил и резко сказал:

— Бросьте говорить глупости! Вы меня совершенно не знаете, не понимаете истинных моих целей и стремлений! Вот этот ваш покорный слуга, ваш якобы подчиненный, который стоит сейчас перед вами… Еще неизвестно, кем он станет завтра! Может, полновластным владыкой!

— При Советской власти такое невозможно!

— Возможно! Все склонятся передо мной. Я не собираюсь стать эмиром или хакимом… Эти титулы устарели. Не намерен стать и председателем Совета назиров. Но сам эмир эмиров удивится силе моей власти. Конечно, чтобы достичь ее, нужно уловить момент Запугать народ — вот первый шаг к достижению; тот, кто наводит страх, — тому и власть в руки… А я, хвала аллаху, умею запугивать.

Низамиддин не ожидал ничего подобного, сидел с разинутым от удивления ртом.

— Да, — промямлил он наконец, — запугивать вы умеете. Но кто вам даст это сделать? У вас нет почвы… Асад был в состоянии крайнего возбуждения; его лицо пылало, сердце гулко билось, он даже забыл, кто перед ним сидит, и продолжал говорить с такой же запальчивостью:

— Странный вы человек. Что

я, спрашивать у кого-нибудь стану? А почву я создам себе сам, своим оружием. Чтоб запугать народ, с меня хватит и нынешнего моего положения. Младенцы будут умолкать в колыбели, услышав мое имя. Все будут трепетать. Слава устрашителя поможет сделать все, что я задумал. Дело большевиков потому и непрочно, что они не запугивают. Я это хорошо понял. А вы меня попрекаете недопониманием врага.

Низамиддин был потрясен. До сих пор он считал себя проницательным, всеведущим… Оказывается, он не понимал Асада. Никогда он не слышал откровенных речей — ни от кого из джадидов, на путь которых в свое время вступил. Нет, джадиды, даже лучшие из них, трусоваты, нерешительны, половинчаты. Они стремятся к власти, но бороться за нее не умеют. Они хотят, чтобы дехканам хорошо жилось, но чтобы что не задевало ни их собственности, ни их должностей. Да и вообще: пусть неимущие и простые рабочие стоят у их порога в смиренной позе, г почтительно сложенными на груди руками. Чтобы и овцы были целы, и полки сыты… Да, для захвата власти нужны решительные действия, сила, дпже жестокость. Хитрый Асад все это знает, оказывается, а он, Низамиддин, лишь сегодня понял…

— Вот вы какой ловкач, — заговорил он наконец, — а я и не подозрении Верно говорят — не думай, что в лесу никого нет, там может оказаться тигр, я человек, но подхожу только тем, кто и мне подходит. Могу быть и острым мечом, и тигром…

— Как для кого… Если вы поможете мне, буду другом… Как вы говорите, одной рукой в ладоши не хлопнешь…

— В моей дружбе можете не сомневаться. Тому порукой мои поступки и слова.

— Верно! Я на вас не в обиде. Я лишь вам объясняю, что народ должен иметь вождя. Если вы меня не поддержите, то появится кто-нибудь другой и возьмет в свои руки поводья. Неизвестно, каково вам тогда придется… Вы хотите что-то сказать?

— Да. Вчера, когда я пришел к Ходжаеву, там были Куйбышев и Хайдаркул…

— Хайдаркул?!

— Вот-вот, три туза сошлись… Их-то и остерегайтесь. Когда рука сжимается в кулак, она может крепко ударить. Куйбышев очень разгневан из-за ареста Асо, ну и… из-за этой, как ее… Ойши. Я опасаюсь, что эти незначительные события могут послужить в конце концов раскрытию наших тайных дел.

— Я же сказал, что освобожу Асо. Что касается Ойши, то я с ее согласия и даже по просьбе матери вступил с ней в брак. В наше время нет места насилию… Как говорится, сердце Зейнаб принадлежит только Зейнаб.

— Карим жалуется, говорит, что…

— Здесь Ойша, и здесь ее мать. Пусть пришлют кого-нибудь, чтобы спросить их обеих, как обстояло дело. Если женщины скажут, что я принудил Ойшу к браку, а она любит Карима, пожалуйста, они свободны. И я готов понести любое наказание…

Низамиддину оставалось только удивляться: зная все обстоятельства дела, он никак не мог поверить, что Ойша по собственной воле вышла за Махсума. Низамиддин даже не скрыл своего удивления:

— Изумительно! Вы просто волшебник!