Дверь в никуда
Шрифт:
– О! Я уверена, твой дом выглядит безупречно. – Тибби кивнула, ее улыбка стала не такой широкой.
– И будет выглядеть всегда, пока я за этим слежу.
Энни опять спросила себя, как долго матери придется еще следить за порядком в своем доме. Она не могла представить, как сейчас Тибби натирает паркет или чистит столовое серебро. Тогда Энни говорила Стиву, как это, должно быть, печально, что жизнь ее матери целиком принадлежит дому. Была ли мать счастлива? Рука Энни задрожала на старческой руке.
– Я думала о тебе и о доме, пока мы… пока я ждала, чтобы нас откопали.
– Я помню то платье, – сказала Тибби, – и помню день, когда мы его тебе купили.
Она немного подалась вперед, ближе к Энни, и ее пальцы легонько сжали пальцы дочери.
– Было очень жарко… Стояла самая середина длинного знойного лета. Тебе было тогда лет шесть-семь, и ты ушла на целый день играть с Жаннет, ты помнишь Жаннет? Вы были неразлучны, а потом их семья переехала, и ты плакала целую неделю, говорила, что у тебя никогда больше не будет такой подруги.
– Да? А я ее, почему-то, совсем не помню, – удивилась Энни.
– Мы с твоим отцом пошли в магазин и купили тебе это зеленое платье, а когда вернулись за тобой, вы с Жаннет играли в саду, поливая друг друга из маленькой жестяной лейки…
– Ну, а что было дальше? – спросила Энни, и Тибби улыбнулась и начала рассказывать. Некоторые воспоминания заставляли их смеяться, над другими ее мать вздыхала. Она рассказывала о детских годах Энни и о ее юности такие истории, которых Энни никогда раньше не слышала. Тибби даже вспомнила день, когда родилась ее дочь…
Энни слушала мать и смотрела на ее лицо. Она чувствовала, что Тибби нужно восстановить, собрать и соединить в единое целое обрывки прежних воспоминаний, как это делала она, лежа со Стивом под обломками рухнувшего здания.
– Ты всегда была милой, хорошей девочкой и такой забавной, – сказала, наконец, Тибби. – Ну не странная ли штука, память? Я помню, какой ты была почти тридцать лет назад, и не могу вспомнить лицо Томаса, которого видела на прошлой неделе. И совсем уже не могу вспомнить, заплатила ли я молочнику в прошлую субботу, или как зовут девушку из книги, которую только что прочитала.
– Это мне знакомо, – улыбнулась Энни. – Тибби, с тобой нам о многом надо поговорить… – И не добавила «Пока еще есть время».
Но ее мать сделала маленький неуловимый жест и взглянула на часы.
– О-о-о, дорогая… Я обещала Джиму, что встречу его внизу двадцатью минутами раньше. Он боялся, что медсестра не позволит войти к тебе нам обоим, ты же его знаешь…
– Я спущусь к нему с тобой.
– А тебе не трудно?
– Да нет, совсем напротив!
– Я сильная, – печально подумала Энни. – Намного сильнее, чем ты.
Они встали. Тибби, казалось, изменилась в росте, и ее дочь сейчас была значительно выше. Все также, не отпуская рук Энни, старая женщина вдруг сказала:
– Я справлюсь с какой угодно болезнью, но я знаю, что не перенесу, если ты умрешь… если бы ты умерла после того, что произошло. Только не ты, Энни.
Ее лицо задрожало, покраснело,
«Твоя мать видела как ты стала взрослой. Она увидела своих внуков».
– Тибби, – Энни сжала сухие старческие руки, прислонилась щекой к материнской голове.
– Я не умру, – шепотом сказала она, да и не собиралась умирать, а теперь уже точно буду жить.
Они стояли, держась за руки, с любовью глядя в глаза. Наконец Тибби громко воздохнула.
– Я пришла, чтобы взбодрить тебя. Утешила, нечего сказать, – сказала она дрожащим голосом.
Энни подала матери пальто и сумочку.
– Знаешь, мам, оставим эту роль Барбаре.
– Да уж, придется ей уступить.
Энни почувствовала, как легкая, чуть насмешливая улыбка Тибби скользнула по ее губам. Они давно уже относились к матери Мартина с иронией, и это было их маленькой тайной.
– Бедная Барбара, – промолвила Тибби.
– Уже она свое дело знает, – кивнула ее дочь. Ну что, пойдем потихоньку вниз, а то папуля улетучится один.
Рука об руку мать с дочерью подошли к дверям палаты, вышли в коридор и направились к лифту.
Энни видела, как отец бережно ухаживает за Тибби. Он ждал в холле, поминутно посматривая на часы. Когда женщины спустились к нему, он поцеловал дочь, а потом стал ворчать на Тибби из-за опоздания. Это тоже были роли, принятые родителями десятилетия назад и с тех пор соблюдавшиеся ими неукоснительностью электронных часов. Тибби всегда слегка опаздывала. Джим, совершенно серьезно расстраиваясь, старался убедить жену в необходимости быть предельно точной. Энни почувствовала раздражение, которое всегда испытывала при виде этой сцены «супружеской размолвки», и внезапно поняла, какая роль отводилась ей в этом давнем спектакле. Она сейчас должна будет уверять отца в том, что у них еще очень много времени, выскажет догадку, что им некуда особенно торопиться, а Джим еще больше разволновавшись, станет настаивать на точном соблюдении режима.
Энни подумала, что вот матери-то действительно полезно немного отдохнуть от пунктуальности мужа. Они распрощались, и Энни с лестничной площадки могла наблюдать, как ее родители медленно пошли и машине.
Эта жизнь, семейные традиции возникли очень давно. Энни поймала себя на мысли, что уже которых раз пытается ответить на вопрос: были ли ее родители действительно счастливы?
– Ну, а мы с Мартином? Мы-то счастливы? Или мы были другими несколько лет назад?
Энни тихо шла по коридору, ее ноги отяжелели, и, казалось, прошла целая вечность, прежде, чем добраться до кровати.
Через два дня, во вторник, ей сказали, что в пятницу она сможет отправиться домой.
– Вам еще придется несколько раз пройти обследование, так просто вы от нас не сбежите, – весело сообщил ей лечащий врач. Мы хотим, наконец, успокоиться насчет ваших почек. Проведем анализ крови и прочего, но думаю, что к уикэнду все будет закончено, и вы вернетесь к семье.
– Спасибо, – ответила Энни и немедленно позвонила мужу.
– Замечательная новость, – воскликнул Мартин.
– Здорово, правда?