Дверь в сказочный ад
Шрифт:
– Вот он, господа! Сидит, забившись в угол!
Следом вбежала рысь, ее смокинг сильно запылился, цилиндр давно уже слетел с головы и, вероятно, валялся где-то в коридоре. В ее глазах искрилась не столько злость, сколько сладострастное предвкушение еды. Почти тут же раздалось знакомое до тошноты хрюканье. Тряся чуть ли не отваливающимися частями разжиревшего тела, проковыляла свинья. Помню, как блеснули в сумрачном свете золотые сережки в ее ушах. Блеск кинжалов и то показался бы мне более дружелюбным. Следом зашли волк и бегемот. Последний даже здесь не выпускал изо рта свою трубку, отправляя на свободу клубы сизого дыма — духов, в ней обитающих. Кот прыгнул ему на спину и ядовито
– Что вам от меня надо?? — отчаявшись во всех других средствах, я вновь пытался вступить с ними в диалог. — Вы же умеете говорить! Отвечайте! Что я вам сделал?! Неужели вам больше нечего есть?! Идите в мою конюшню и загрызите коней! В любой деревне без труда найдете множество скотины!.. — на этом месте я запнулся, вспомнив, что ведь со скотиною и говорю. — Да что здесь вообще происходит??
Но звери, совершенно игнорируя мои слова, продолжали разговаривать только между собой.
– Необходимо немножко повременить, чтобы успокоилось дыхание и восстановился аппетит, — рысь слегка оскалилась (или сардонически улыбнулась), демонстрируя лезвия своих клыков.
Бегемот тяжко сопел. Наверняка он являлся главным участником взлома двери. Его массивное, раздутое по всем направлениям тело, сокрытое под ночной пижамой, периодически вздымалось, втягивало в себя воздух и со свистом выпускало его наружу. Свинья, жизнерадостно хрюкая, принялась обнюхивать соленые огурцы из разбитых банок.
– Вот это мы оставим на десерт.
Самый талантливый, самый изысканный из всех кошмаров, пережитых мной в течение жизненного сна, успешно продолжался. И тут я закричал:
– Вы не существуете! Вас просто нет! Вы — лишь намалеванные на холстах изображения, причем, художник, рисовавший вас, был самым настоящим идиотом!
Странно, но звери резко притихли и переглянулись. В их мордах я уловил легкое… изумление. Потом свинья слабо хрюкнула и произнесла:
– Господа, мне это послышалось? Он сказал, будто я не существую, так?
– Именно так!! — уже ревел я, все еще пытаясь завести с ними диалог.
И далее произошло то, от чего у меня отвисли обе челюсти. Рысь вдруг стала печальной, ее скулы дрогнули, и она… заплакала. Из ее глаз потекли самые настоящие слезы, которые она утирала своей лапой. Всхлипывая, она произнесла в сторону бегемота:
– Господа, он меня очень сильно оскорбил! Обидел безо всякой причины. Он сказал, что я какое-то малеванное изображение. Моя тонкая, ранимая душа не может такое пережить! А как же наши пирожки с капустой? А наши сражения с драконом? А то, как мы строили мост через реку? Разве всего этого не было?
«Какие еще пирожки?.. какие, к чертям, драконы?.. что они несут??». Потом я еще что-то кричал, отчаянно призывая своих слуг и до последнего мгновения надеясь, что кто-нибудь из них придет на помощь. Увы!
Рекреация телесных сил у зверей заняла не более полминуты, успокоенные, внешне довольные, внутренне — голодные, все шестеро прожигали меня холодным огнем своих глаз. Все в их образе было звериным, включая клоунаду с одеждой, включая бутафорный человеческий голос, включая жесты и повадки, но только не эти глаза.
– Воздадим славу великому Маклину! Приступаем! — медведь отдал команду, и воздух зашевелился, тени запрыгали, стены покачнулись.
Больше с их стороны не было никаких слов. Медведь взревел, рванулся с места, и все произошло так быстро, что я почувствовал боль уже после того, как увидел в его пасти клочок мяса, вырванный из моей ноги. Кровь мигом забрызгала его парадную одежду и линзы очков. Потом что-то дико рвануло в плече. Когда свет в глазах начал меркнуть, я еще смог увидеть,
Какое-то время, как стойкий духом святой мученик, я воздерживался от крика… или же у меня просто свело челюсти. Заупокойная свеча еще горела, и я миллион раз в течение одной секунды успел пожалеть, что вообще зажег ее. Лучше бы все происходило во тьме. Лучше мне было не видеть, как волк и свинья, вцепившись зубами в левую и правую ногу, разрывали мое тело на части. Морда медведя была уже вся в крови, а ему нужно было еще и еще мяса.
И вот потом меня прорвало… Из груди, чуть ли не выворачивая наизнанку внутренности, вырвался мой истерический вопль. Я кричал до тех пор, пока голос не выродился в раздавленное шипение. Но даже находясь за гранью безумия, съедаемый заживо, измотанный предсмертным пароксизмом, я все никак не мог поверить в происходящее. Я еще чувствовал, как хрустят мои кости и, вспоминая всех богов всех религий, беззвучно молил их о скорой смерти.
Вскоре боль начала меркнуть, удаляясь куда-то в сторону, а чувства — нити, связывающие меня с реальностью — стали обрываться одна за другой. Лишь потом пришли сладкие объятия смерти — истинной богини, смиряющей страсти, успокаивающей дух, разом и без долгих молитв решающей все проблемы…
Первым ощущением являлось собственное частое дыхание, а первой мыслью: «неужели еще не все?».
Лишь когда я открыл глаза, увидел устойчивый для взора мираж собственной спальни. Цвета и звуки. Откуда-то из-за окна беззаботно щебетали птицы. Этак, ласково-издевательски. Кривые лучи утреннего солнца падали на гобелены, оживляя их застывшие рисунки. Странное чувство внутреннего жара и наружной прохлады. От обильного пота одеяло прилипло к телу.
Я опять окунулся из одного мира в другой. Сказать, что из ада в рай — слишком пафосно, из кошмара в явь — слишком просто, из кучи старого дерьма в кучу свежего навоза — слишком пошло, но более соответствующе истине. Короче — проснулся! Слава Богу!
Радости в этом событии, разумеется, никакой не наблюдалось. Тело болезненно стонало, словно и впрямь было только что покусано. Кровь все еще стучала в висках, губы жадно глотали воздух. Сначала я хотел над всем поразмыслить, но мысли еще не проснулись. Поэтому пришлось просто лежать и тупо глядеть в потолок, наблюдая, как маленький паучок (тоже, наверное, от тоскливой жизни) пытается повеситься на собственной паутине. Свет далекого солнца, в существование которого моя вера еще не иссякла, действовал немного успокаивающе: отрезвлял и медленно воскрешал к жизни. Я поднялся с кровати, накинул халат, внимательно оглядел свои руки и ноги, потом позвонил.
Миссис Хофрайт явилась так быстро, почти мгновенно, будто специально стояла за дверями и ждала этого звонка. Улыбка на ее лице, как всегда, была будничной, одежда — излишне напыщенной. Почему-то только сейчас я обратил внимание на цвет ее глаз — черный, как у цыганки. И мне показалось, что к пестрому пеньюару эти глаза очень даже хорошо подходят. Единственное, что портило общую гармонию, так это возраст. Думаю, в молодости миссис Хофрайт была чертовски привлекательна, сейчас же никакие кремы не могли сгладить трещины на лице, а во взоре тлели угольки догорающих лет.