Дверь в сказочный ад
Шрифт:
– Как так?
– Сегодня утром было землетрясение, все разрушено до основания. Разрушена и миссис Хофрайт, я подобрал ее обломки.
После этих слов он залез в сумку, достал оттуда оставшиеся бутерброды, а также окровавленную голову миссис Хофрайт. Она смотрела в небо стеклянными глазами и что-то шептала. Я еле различил знакомые слова: «Господь прибежище мое в род и род…».
– Мы ей ничем уже не поможем, — печально констатировал Том. — Она сломана. Голбинс, выкиньте эту голову.
Ветер уже ревел как бешеный, с неба капнули первые слезы богов. Очевидно, надвигается самый настоящий
– А кстати, где Винд? — спросил я.
– Его распяли за грехи всех лошадей, — ответил Голбинс. — Но пойдемте в избушку, у меня в сумке еще есть что перекусить.
Тут я увидел вдалеке своего верного Винда. Он был распят меж двух деревьев, в голени ног, возле копыт, кто-то вбил железные колья. Кажется, он был еще жив: хвост подергивался, тело билось в судорогах. Голбинс хотел еще что-то произнести, но лишь пронзительно вскрикнул. Я обернулся и стал свидетелем любопытной картины. Томас вонзил длинный нож в горло моего дворецкого. Видя, что тот еще пытается вырваться, он снял с пояса старинный разбойничий палаш и одним ударом отрубил ему голову. Потом Томас достал чистый белый платок и принялся вытирать свою одежду, запачканную каплями крови.
– Зачем ты его убил?
– В его сумке осталось только два бутерброда. На троих не хватило бы.
– А-а… — понимающе протянул я и кивнул. — Вообще-то зря ты это сделал, он был неплохим слугой.
Потом начало твориться что-то уж совсем странное, очередные эпатажи свихнувшейся матушки-природы. Она сегодня была явно не в себе. Том вдруг стал уменьшаться в размерах, превратившись в настоящего лилипута, а вскоре вообще достиг роста дюймовочки. Он пытался вскарабкаться не ветку кустарника, но постоянно срывался и падал на траву. Я услышал его писклявый голосок:
– Майкл, я попал в страну великанов, спаси меня отсюда!
Я решил раздавить Томаса сапогом и размазать его по траве. Теперь оба бутерброда достанутся мне. Тут с неба вместо дождя полетели монеты достоинством в десять пенсов, и в несколько мгновений вся поверхность, насколько можно было ее объять взором, превратилась в россыпь этих монет.
Да это ж целое состояние!
Забыв обо всем на свете, я принялся жадно набивать свои карманы, благодаря богов, в которых не верил, и демонов, в которых, увы, пришлось все-таки поверить, за такую щедрость. Но далее перед глазами поплыл туман, поедающий звуки, краски и контуры всех вещей. Все вокруг медленно-медленно перемешивалось в однородную массу — квинтэссенцию минувшего наваждения…
Затем — полнейший мрак…
Секунда полного бесчувствия…
Ощущение чего-то твердого под спиной…
…то был мрак реальный и вполне осязаемый. Я обнаружил, что лежу на жестких нарах и смотрю в эпицентр пустоты. Вокруг — идеальная темнота, без дефектов света, без тревожащих ее звуков. Чувствовался пронизывающий холод, хотя одеяло плотно облегало меня со всех сторон. В этом странном сне я даже ни разу не повернулся на бок, от чего мышцы спины слегка свело.
– Ну и чертовщина! — с этой мыслью я зажег спичку и посветил на часы. Еще только пол второго ночи. Зенит тьмы.
Холод действовал угнетающе, окончательно угробляя и без того паршивое настроение. Пришлось вставать, зажигать свечу и ворошить обленившуюся печь. Она почти потухла, красные угольки чуть тлели в ее нутрище. Когда же языки свежего пламени с шипением и треском заиграли перед моими глазами, на душе стало немного веселей. Я снова лег на
Раздался внезапный удар в дверь. Один-единственный, словно что-то там упало. Слух, повинуясь отработанному рефлексу, резко обострился, сердце учащенно забилось, я стал вслушиваться в каждый наружный шорох. Но нарастающий вой ветра путал всякие звуки, подчиняя их своей власти. Встревоженный ум сразу перебрал несколько вариантов. Упала сломанная ветка? Или дверь посильнее прихлопнуло ветром? А может, это просто треснуло в печи?.. Я поднялся, чтобы лишний раз убедиться, что дверь закрыта на засов. Так оно и есть. Скупая светом свеча небрежно, как бы штрихами, рисовала контуры моего маленького убежища.
Я попытался успокоить себя беспечным зевком, но вирус тревоги уже бродил по душе. Страх, кажется, скоро станет моей хронической болезнью. Через какое-то время… (черт, зачем я вообще сунулся в эту берлогу!) мне почудилось, померещилось или показалось, что за хижиной кто-то скребется.
Крысы? Мыши? Бурундуки? Маленькие гномы-боровики?
Тьфу, черт! Да странное ли дело, чтобы в лесу кто-то скребся?! У меня уже наступала аллергия на все, что способно издавать звуки, какие бы то ни было.
И тут я, точно ужаленный, подскочил с нар. Где-то далеко-далеко: во тьме ли, в пустоте ли, или в моей собственной голове на короткие секунды раздались голоса… несколько голосов… Комок горькой желчи, скопившейся во рту, с глотком вошел внутрь, отравляя ядом желудок.
Нет и еще раз нет… это уже слишком!
Они не могли найти меня по запаху следов, я был на лошади. И никто, ни одна живая душа не знала, куда я направляюсь! До Менлаувера отсюда миль пятьдесят, не меньше.
Минут пять мой до предела напряженный слух прощупывал окружающее пространство, как близкое, так и более отдаленное. Вот опять голоса! Они возникали и тут же гасли, словно прогоняемые ветром и им же создаваемые. Никогда никто не поймет, что такое настоящий страх, если не будет хотя бы единожды ему подвергнут. Это примерно то же для души, что раскаленное железо для тела. Пытка с никем еще не придуманным названием. И я вновь в ее страстных объятиях. Руки лихорадило. Холодные капли пота стекали по лицу и падали в бездну темноты. Голоса становились все более явными, медленно вплетаясь в какофонию других лесных звуков. Надежда на спокойную ночь таяла так же быстро, как маленький огарок свечи на столе с судорожно мерцающим пламенем.
Может, все-таки просто охотники? Эта спасительная мысль, порождение отчаяния, не пропадала до тех пор, пока я не узнал знакомые оттенки звериных тембров: рыканье, грубые медвежьи баритоны, меланхолическое завывание волка, тошнотное хрюканье. Вот и вся лексика.
Это конец…
Мысль столь же ясна, сколь темна породившая ее ночь. ЭТО КОНЕЦ.
Я даже не стал принимать заведомо бессмысленных попыток к своему спасению. Просто сидел и ждал. Тупо, покорно, обреченно. Душа горела, опаляя кончиками пламени холодный бесстрастный мозг. Я не знал ни одного достойного уважения божества, которому сейчас можно бы взмолиться. Остатками внутренних сил я пытался внушать себе, что происходящее — лишь иллюзия, уродливое детище воспаленного воображения. Стоит только очнуться, стоит только хорошенько тряхнуть головой…