Дверь
Шрифт:
– А как же я теперь буду готовить? Волосы ветром забросит в огонь…, – пробормотала я.
Мне показалось, что он задумался. Губу нижнюю смешно вперед выкатил. Вот уже точно ничего красивого. Если бы Пиксель такую рожу состроил, я бы ему в миг высказалась. Типа – не смей рожи корчить, а то мне ночью приснишься и я орать буду. Но Сварту замечаний делать не стоит. Он вообще критику не воспринимает. Он ее как оскорбление понимает.
Волосы были тяжелые и с непривычки у меня начала уставать шея.
– Мне не нравится твой голос, – снова повторил Сварт.
Огрызнуться хотелось очень. Я даже придумала
– Понятно, – важно сообщил он тоном великого доктора.
После чего крепко сжал мое горло. Но ведь он не дал указаний замолчать. Поэтому я некоторое время курлыкала как индюшка.
Операция по изменению голоса оказалась гораздо болезненней, чем я ожидала. Сварт колдовал. И после каждого вмешательства заставлял меня говорить «а». От боли получалось «а…ииии». В остальное время я глотала слезы и давилась соплями. Теперь вместо индюшки меня можно было перепутать с водопроводным краном, в котором закончилась вода, но остатки воздуха рвутся на свободу.
– Лучше пой что-нибудь. Медленное.
Своей просьбой он поставил меня в тупик. Все песни тут же повылетали из головы, оставив в памяти «степь да степь кругом», причем кроме этих слов я ничего вспомнить не смогла, наверное, и не знала никогда. Тогда я начала пытаться спеть «Гудбай Америка…», но у меня быстро закончился голос. И тут на меня нашло. Я вспомнила нужные слова. Хоть и спеть не получится, зато я могу прочитать с выражением.
– Мне мама в детстве выколола глазки, Чтоб я в шкафу варенье не нашел. Я не пишу, и не читаю сказки, Зато я нюхаю и слышу хорошо.
Сварт сначала не оценил ни слова из моего выступления. Потом вдруг смеяться начал как сумасшедший. Ржет и горло мое пальцами давит. Чуть насмерть на задушил, придурок.
– Ну вот, голос теперь у тебя что надо.
– Ты не голубой, случаем? У меня теперь почти мужской голос. Разве это красиво?
Оглох он, что ли? Для него смысл моих слов перестал быть существенным. Звук ему нравился, а что я говорю – плевать. Он только себя слушает, а меня нет.
А, может, он и правда, голубой? Это бы многое объясняло. А что – школа, в которой обучаются одни мальчики, напуганные, замученные, доросшие до половозрелого возраста. Ведь он сам рассказывал, как они мародерствовали, принаряжаясь в одежду со столичных покойников? Ради кого?
– Ты постарайся спину прямо держать. Так красивее. И безопаснее – на волосы не наступишь. Я оставлю тебя ненадолго.
Он наполовину исчез в люке, усмехнулся и повторил стишок слово в слово. Довольный такой – словно ему крысу в шоколаде дали.
Я спорить не стала. Надо так надо. Дождалась, пока не утихли его шаги. Дрожащими руками достала книгу. Попросила показать свое лицо. В данный момент меня оно волновало больше всего на свете. Увидела. Взвыла тихим волчьим воем. Это я? Нет. Это не я. Это – мертвая невеста из мультика. Даже хуже в сто раз! Что за рожа? Панда какая-то. И плакать нельзя – сажа потечет и сделает меня еще страшнее. Зато волос – на трех таких как я.
– Ладно. Зато я теперь ему нравлюсь, – сообщила я книге.
Спросила про ребят. Без прежнего интереса. Даже самой странно. Они где-то там, решают мою судьбу, волнуются за меня. Придумывают как извести Сварта.
На
– Смешные вы. Меня тут изуродовали. Быть может, навсегда.
Мне стало стыдно – что я все за себя беспокоюсь. Погладила книжную страничку, на которой красовалось карикатура на Тоника. Интересно, а как народ отнесся к нарядам моих друзей? Небось, удивили они всех своим нездешним видом.
Спохватилась – на столе, перед которым сидел Тоник, лежала какая-то карта. Надо бы глянуть на нее.
Попробовала прием с повторением вопросов. На карте нарисовано озеро и остров на нем. И много стрелок. Ну, прям как на карте Великой отечественной войны. Кто куда пошел и кого победил. Надеюсь, что это был план моего освобождения. И тут чья-то рука размашисто перечеркнула остров большим крестом. Что бы это значило? Тоник и Пиксель с раскрытыми ртами – вопят, не иначе.
Наблюдать за диспутом мне наскучило. Буду тренировать спину, чтоб выдерживала новый вес прически, и тосковать. Сижу себе на самой верхотуре с прямой спиной, как буддист, окрестности рассматриваю. Загораю себе потихоньку и жду последствий переваривания крысы. Заодно говорю сама себе разные комплименты для повышения самооценки. А потом решила наклониться над краем башни и волосы свесила. Не знаю зачем, но было забавно.
Здоровенная чайка вернулась на череп скелета. Смотрела на меня пристально. Словно собиралась нанять на работу.
– Брысь, пернатое!
Не двигается. Рожа противная. Тупая. Кинуться в нее, что ли?
– Ты – сестра той чайки, которую сожрал Сварт? Мстить будешь? Глупая птица – я-то тут причем? Это он во всем виноват!
Птица тяжело спрыгнула с креста и поковыляла ко мне. Вот еще чего вздумала – клеваться, наверное, будет. Или выпросить еды хочет? Не дам. Каша еще осталась. На ужин должно хватить. Каша с ароматом крыс и одним недоеденным крысиным хвостом.
– Лети себе, родная. Рыбу лови. Нам самим жрать нечего. Сама видишь – тут одно железо, а я не ржавчина, чтоб им питаться.
Чайка наклонила голову, прислушиваясь. От скуки я рассказала ей про задумку Сварта.
– Ну и как мне его отговорить? Я передумала. Я не хочу тут жить. Тут природы нет. И разваливается все. А он империю задумал делать. По сути – это ведь кладбище. Кроме покойников никого нет. Наверное, тут все подвалы доверху забиты костями. Разве можно жить на кладбище? Я тоже думаю – нет. А он не понимает. Ему чем мрачнее, тем лучше. И чтоб все боялись. У нас тоже один такой был. Адольфиком звали. Садюга редкостный. Но с империей у него ничего не получилось. Это ни у кого не получается.
– Ты с кем этот ту разговариваешь, – Сварт подозрительно покосился на птицу.
– Сама с собой. Ты же не хочешь меня слушать?
– Хочу.
Сдуру я рассказала ему про свои фантазии. И даже про то, что в нашем мире умение Сварта поднимать покойников из могил придется по душе некоторым правительствам.
– Ты так думаешь?
– К сожалению, я в этом уверена. Они ухватятся за тебя обеими руками. Столько бесплатной рабочей силы. Армии из покойников. Брр.
Мне кажется, именно после этого разговора все пошло наперекосяк.