Двери в полночь
Шрифт:
И тогда она разгибается — медленно, осторожно, предчувствуя удар, которого еще нет. Ожидая удара, привыкнув к тому, что он есть.
Она очень худая — под кожей выпирают ребра, волосы кое-как сострижены, вместо одежды — испачканная майка и какие-то короткие штанишки. Она сидит на полу и дрожит, боясь поднять взгляд. Тот, что моложе, ведет допрос — и получает нерешительные, сбивчивые ответы. Шеферель ничего не слышит, он только видит, как после каждого ответа черноволосый произносит: «Неверно» — и бьет ее с размаху по лицу тыльной стороной ладони. Черна дрожит и съеживается после каждого удара.
Старший
Наконец допрос заканчивается, мужчины уходят, а Чирик беззвучно плачет, вжав остриженную голову в колени.
Но даже не это пугает Шефа до холодного пота. Когда она наклоняется, он видит, что из спины у нее, кое-как обрубленные у самого основания, торчат обломки крыльев.
Шеферель просыпается, тяжело дыша, слепо глядя в темноту, и чувствует, что температура в комнате упала на несколько градусов. Прикрыв глаза, он пытается прийти в себя, пока стены и окна не покрылись инеем. Медленно, осторожно опускает взгляд вниз.
Она спит. Свернувшись клубком, мерно дышит в его подушку. Шеферель видит, что Черна чуть дрожит от холода, который он устроил в комнате, и укрывает ее своим одеялом.
Она рядом. И никто не отрезал ей крылья.
Шеф сглатывает, пытаясь заставить разжаться пересохшее горло. Медленно трет лицо и бесшумно соскальзывает с кровати. Накидывает брошенную на стуле рубашку и уходит на кухню — курить и думать.
Дым вьется в вытяжку под потолком, кофе шипит в турке, а он все не может найти объяснения. Кошмары — чего проще? Но ему ничего не снится просто так.
Зажав сигарету в губах, Шеферель выливает кофе в кружку и ставит турку под струю воды. Прикрыв глаза, пытается вспомнить лица. Альбинос… его он точно не знает. Два других лица появляются в памяти одновременно, и Шеф вздрагивает — в одном из них он узнает Доминика.
Рука начинает болеть так, будто кто-то вырывает кости прямо через мясо. Шеферель шипит и трет запястье левой, но легче не становится. Через пару минут кожа чернеет, плотнеет и вдруг мгновенно ощеривается тонкими пластинами чешуи. Золотистые когти сантиметров по семь каждый украшают пальцы. Шеф морщится, неслышно плюется, но где-то на самом дне его глаз проступает страх.
Свет в кухне вспыхивает так резко, что на мгновение Шеферель слепнет. На секунду сердце захлестывает паника, но тут он видит, что на пороге стоит Черна — сонная, лохматая, в одной из своих непомерных размеров футболок, заменивших ей ночные рубашки.
— Шеф, — она щурится и трет глаза, — ты хоть иногда спишь?
Опомнившись, Шеферель кидает панический взгляд на свою руку, но с ней все в порядке — обычная человеческая рука, немного узковатая для мужчины. Ничего особенного.
Он выдавливает из себя улыбку, хотя перед глазами стоит та согнутая фигура из сна, и делает большой глоток кофе.
— Иногда сплю, но ты этого не видишь, — сонная Черна не замечает, как дрожит в его пальцах сигарета.
Она скользит взглядом по его взлохмаченным волосам, по расстегнутой рубашке, хмыкает и тянет:
— Пошли обратно? Мне не спится, когда ты не в комнате.
Он кивает, обещает прийти, как только допьет, а сердце бьется как все колокола
Шеф вздыхает и прикрывает глаза, пытаясь привести мысли в порядок.
Он не может уехать один. А она не поедет за ним — они не настолько близки. Еще не настолько. Шеф беззвучно смеется сам над собой: за эту долгую жизнь в его постели перебывало такое количество женщин всех рас, что и не сосчитать, но та одна, от которой сейчас зависит так много, спит в ней совершенно невинно, даже не подозревая, что каждую ночь он оказывается рядом. Что иногда позволяет себе осторожно положить руку поверх ее руки, прижаться лбом к ее плечу. Лишь на минуту, пока она не пошевелится или просто не вздохнет чуть глубже. Он отстраняется с такой скоростью, что прогнувшаяся под его телом кровать не успевает принять ровную форму.
Шеф жмурится, сжимая пальцами переносицу. Надо показать ее Борменталю. Завтра же. Сегодня времени не было — разобравшись с возвращением Оскара и спихнув на дежурство эту вампиршу, он остаток вечера провел с Черной. Казалось, все было как обычно: стоило ему вернуться, она успокоилась за считанные секунды. Однако отпускать оборотня Вниз Шеф не решился — не дай боги, опять нападут.
Шеф допивает кофе, ставит кружку на белоснежный, не тронутый готовкой стол и уходит в спальню. Он сядет на самый краешек кровати и будет сидеть там пока она не заснет. А потом — потом он тихонько ляжет рядом и будет слушать, как она дышит в темноте, уверенная, что он защитит ее от всех напастей, и не знающая, что это не так.
На следующее утро Шеф кинулся к Борменталю, как только они приехали в Институт. Черна осталась в кабинете, с удовольствием упав в одно из его кожаных кресел, — с того момента, как она бросилась ему на шею у Столба, прошло чуть больше двенадцати часов, и десять из них она проспала.
Борменталь понимал все без слов. Он осуждающе глянул на Шефереля из-под белого колпака и, не говоря ни слова, двинулся вперед по коридору. Едва достающий боссу до пояса, доктор, тем не менее, заставил его почувствовать себя маленьким ребенком, который натворил дел и теперь не знает, как вывернуться.
Борменталь решительно пресек попытку проследовать за ним в кабинет, и Шеф остался снаружи, подпирать стены. Он пытался прислушиваться, но ничего не вышло — видимо, доктор воспринимал понятие врачебной тайны более чем серьезно.
Шеф расхаживал по коридору туда-сюда, покусывая пальцы, и никак не мог перестать задавать себе один и тот же вопрос: что, если бы он ничего не сделал? «Она бы умерла, — тут же отвечает внутренний голос, — и ты бы потерял лучшего друга».
И остался бы жив. Был в безопасности.