Двести грамм и свобода
Шрифт:
Лежа ночью в своей постели, я только и могла мечтать, чтобы это все повторилось снова. Чтобы он лежал рядом со мной, чтобы нежно обнимал меня, чтобы снова шептал мне о своих чувствах и о том, что он никогда меня никому не отдаст. Я думала, что я взрослая. Думала, что мы сможем завести семью и жить вместе. Думала, что с этим мужчиной мне нечего бояться, ведь он убережет меня от любых испытаний судьбы, от всех самых страшных моментов жизни, и если это будет нужно, он вырвет меня из лап смерти, прижмет к себе и будет повторять «моя маленькая глупая девочка».
«Мне бы хотелось написать эту книгу красивым русским языком. Но, к сожалению, я родилась не в то время и такого языка не знаю. Мы слишком все обезличили и сократили до простых форм, чтобы сильно не затрудняться. Мы постарались урезать слова, словно эта жизнь слишком коротка для таких длинных фраз. Или уже в них не было смысла. Все и так довольно понятно. Но ошибка в том, что должно
Он дарил мне огромные охапки роз, которые я боялась приносить к себе домой, поэтому вечером он отвозил их обратно к себе. Я не могла рассказать родителям про него, поэтому все время упорно отмалчивалась, когда они расспрашивали меня, где я провожу свое время. Я была уверена, что они меня не поймут и не одобрят мой выбор. Мне тогда было пятнадцать лет, а ему двадцать три, и пусть внешне и внутренне наш разрыв был столь не очевиден и прост, в социальном значении все осложнялось критически. Наша простая история стала для нас крайне сложной. Гуляя по улицам Москвы, мы никогда не скрывали своих чувств, что в моем городе было невозможно. В месте, где все знали все про всех, отношения несовершеннолетней девушки с взрослым парнем не могли бы остаться незамеченными. Конечно, я считала, что общество не должно судить меня за то, что я влюбилась в пятнадцать лет. А уж тем более судить за то, что мой мужчина родился на несколько лет раньше меня. Да, многие могли считать меня еще ребенком, но это было не так. Моя природа говорила, что это не так, и кровь на бумаге раз в месяц стабильно говорила мне, что я имела право на эту любовь. Но так считала я, а мое мнение вряд ли где-то учитывалось. Я просила Андрея не провожать меня до подъезда. Просила его не подъезжать близко к моему дому, поэтому мы всегда прощались в уединенном месте неподалеку, а потом я возвращалась домой одна. Я перестала общаться с моими знакомыми, старалась не попадаться им на глаза, чтобы не вызывать шквал вопросов по поводу моего отсутствия в их жизни. Сложно сказать, что в тот момент я страдала от недостатка общения с ними. Я никогда не отличалась коммуникабельностью, поэтому мне было очень хорошо в моем новом мире. Словно Андрей затащил меня на середину танцпола, где я не то, чтобы по собственному желанию, но стала подстраиваться под ритм движений окружающих. Сначала крайне неуверенно и робко, но с каждой минутой все быстрее и сильнее овладевала настроением и движением толпы и тихо растворялась в ней.
В конце концов, я влюбилась в него без оглядки, без памяти. Каждое его прикосновение вызывало во мне такую бурю эмоций, которую было очень трудно скрывать. Я смотрела на него таким влюбленным взглядом, что ему, наверное, было от него жарко. Мне казалось, что он самый прекрасный человек в этом мире. Самый красивый, самый привлекательный, самый умный. Его хриплый голос сводил меня с ума. Иногда я просто закрывала глаза и слушала, что он говорит, наслаждаясь его речью. Его загорелые руки были так мною любимы, что я с трудом выпускала их из своих ладоней. Он стал для меня равносилен божеству, в котором совершенно нет недостатков. Порой мне даже хотелось найти в нем хоть какой-то изъян, чтобы поверить в то, что он обычный человек, такой же, как и все окружающие. Но я не могла этого сделать. Наверное, Андрея очень забавляла моя пылкая страсть, но он и сам был влюблен, поэтому никогда не подшучивал надо мной.
А ведь бабушка мне всегда говорила, что внешность в мужчине – не главное. А я как назло всегда западала на внешность. Мое противостояние системе. А может быть, я просто была очень влюбчивой, но он мне казался таким красивым. Это было странно. Ведь мне всегда нравились только брюнеты. Бабушка была права, дело не в его внешности. Просто, когда любишь, человек кажется красивым, но никак не наоборот. Иногда мне казалось, что это самая великая ложь в мире. И я на нее повелась. Попала под обаяние хриплого голоса и блеска его мутных глаз.
***
Кажется,
– Привет. У тебя отличная бабушка, почему мы с ней до сих пор не знакомы?
Мне нравился его голос по телефону, хотелось, чтобы он говорил и говорил, даже неважно что, лишь бы просто слушать его голос. Это бы мой особенный фетиш. К тому моменту мы были вместе уже больше месяца и достаточно узнали друг друга. Он сказал, что заедет за мной в восемь. Сказал, что приглашает меня к себе в гости, и раз я его к себе не зову, то он сам сделает первый шаг. Я рассмеялась. Представила его в гостях у моей бабушки. Он, видимо, тоже представил это, раз посмеялся вместе со мной. Мы еще немного поговорили с ним о том, как я сегодня спала, что ела на завтрак, и как ходила с бабушкой в магазин. Андрея всегда интересовали подобные мелочи. Потом мы попрощались, и я повесила трубку. Бабушка пристально посмотрела на меня. От растерянности я спросила «Что?». Она помолчала и говорит:
– Какой у тебя милый жених. Спросил, как я отношусь к ситуации в Америке. А я ведь как раз сегодня про это в газете читала. Он у тебя политикой интересуется?
– Бабуль, да ни чем он не интересуется. Просто болтливый. Услышал где-то, вот и спросил у тебя. Знает ведь, что ты за этим следишь. И никакой он мне не жених! И вообще…
Я ушла. Бабушка всегда смущала меня своими «женихами». Я легла на кровать и уставилась в потолок. Это был первый раз, когда я собиралась побывать дома у мужчины. И я была вне себя. И я готовилась. Весь день. Я даже съездила в магазин и купила новое платье. Я купила новые туфли. Я была в панике.
Мы встретились ровно в восемь в нашем прежнем укромном месте. Андрей приехал на Пассате, изменив своему любимому автомобилю.
– Дороги, у вас, знаете ли! Всю подвеску мне убили! – проворчал он, улыбаясь.
– Ну, извините! – ответила я.
Через час мы были в Заречье. Мне открылся вид на шикарные большие дома. Хотя даже скорее на крыши этих домов, ведь заборы были выше небес. Мы въехали на территорию одного из таких домов. Длинная подъездная дорожка, окруженная кустами роз. Первый этаж дома наполовину стеклянный, как я заметила, там была кухня. Мы вошли в просторный холл, который плавно переходил в большую гостиную. Андрей усадил меня на большой белый диван и достал бутылку шампанского.
– Сегодня я расскажу тебе о себе. Что ты обо мне знаешь?
– Я о тебе? Ты смешной!
– Хорошо, это уже что-то. Расскажу чуть больше. Расскажу не только то, что считаю нужным. Расскажу все – то, что на самом деле происходило, и то, каким я вижу себя теперь. Получилось как-то слишком пафосно. Но рассказы о себе всегда выглядят слишком надменно и эгоистично. Я родился в Петрозаводске. И я очень люблю свой город, это правда. Многие стремятся переехать в Москву, но я никогда не хотел. Просто меня особо не спрашивали. Мой отец… он такой. Он очень жестокий, я знаю. Я видел все, помню, что происходило в моем детстве, но тебе об этом лучше не знать. Иначе есть шанс, что мы даже перестанем здороваться.
– Ты серьезно?
– Наверное, нет. Просто пытаюсь превратить этот рассказ в диалог между нами.
– Хочешь меня шокировать?
– Да. Ты догадливая, маленькая стерва. В детстве я пытался учить немецкий, потом итальянский, освоил английский, испанский и решил пойти дальше. Мне казалось, что я человек мира, и для меня не должно быть границ в общении с людьми из других стран. Мы, правда, очень много путешествовали и подолгу жили в некоторых городах. Мама очень любила Италию и ее эмоциональных жителей, любила Милан и его окрестности. Мы очень часто бывали во Франции у моря и подолгу жили в Барселоне. Там тоже осталось много моих друзей. К востоку меня никогда не тянуло, Латинская Америка казалась крайне далекой, а Нью-Йорк быстро наскучил. Мы летали туда каждое лето. Маме нравилось гулять по Сохо и Пятой авеню. Москва ее не возбуждала. Выходя из машины, она всегда оценивала грязь под своими каблуками и вечно жаловалась, что приходится выбрасывать белую обувь. Я предлагал ей мыть, но это для нее слишком. Я сейчас немного утрирую, просто хочу, чтобы ты лучше поняла какой у нее характер. Лет до пяти она считала меня своим сыном, а потом я уже слишком вырос для нее и перешел в категорию брата. После восемнадцати я стал ее молодым другом, а иногда даже незнакомым. Признать во мне сына она не могла, а за молодого любовника отец бы ее пристрелил. Меня всегда удивляло, как он ее терпит, но она – единственный человек, которого он любит. Она всегда поддерживает отца, какими бы жестокими не были его методы, и никогда не устраивает ему «сцены ревности». Она его настоящий друг, готовый поддержать любые его начинания. А так, конечно, типичная сука.