Двести веков сомнений
Шрифт:
На самом деле она знала только то, что Д. написал ей в записке — той, содержимое которой она помогла ему забыть… и догадка начинала прорастать в её сознании. Пока только догадка. Очень смутная.
Вновь ожило устройство связи.
— Четыре семь, для три один, — тот же голос, немного взволнованный. — Фаза два. Потерь нет, повторяю, потерь нет. Приступаем к завершающей фазе. — Вновь щелчок и стало тихо.
— Так будет не всегда, — поджал губы Д. — Они тоже расслабились, убедившись, что все наши поступки предсказуемы.
— Я постараюсь, — похоже, что координатора теперь не удивить ничем. В который раз включилось устройство связи — на это раз огонёк был малиновым, ярким, звук включился сам.
— Восемь четырнадцать, для три один, — послышались звуки, напоминавшие артиллерийскую канонаду. — Это ловушка. Отступаем, все отступаем. Отбой.
— Вот так, — заключил Д. и встал. Он всё-таки оказался прав, но теперь не испытывал никакого триумфа. Осознать, что противник несколько десятков лет знал о каждом твоём шаге, конечно, полезно… но радости от этого никакой.
— Как вы этого добились? — координатор совладал-таки с собой и, в который раз положив трубку во внутренний карман, застегнул его. — Где утечка?
— Если я скажу, — Д. устало опустился в кресло, — то все мои усилия пойдут прахом.
— Наверное, вы правы, — Эйхед окончательно пришёл в себя. — Но, Д., если с вами что-нибудь случится, мы вновь окажемся в той же самой яме.
— Не окажетесь, — Д. отмахнулся. — Я составил описание… с подробным описанием. Если что, вы найдёте всё это у меня дома. Но не сейчас. Только не сейчас.
— Жду вас через час, — координатор снял плащ с вешалки. — Если у вас есть план действий, надо немедленно к нему приступать.
— Разумеется, есть, — Д. вручил Эйхеду небольшую записку. — Вот люди, которых можно приглашать на совещание. Они «чисты» — я проверил. Всех остальных там не должно быть.
— Но… — координатор задумчиво теребил свою бородку. — Как вы это представляете? Что я скажу своему начальнику? «Извините, но вы — явный источник утечки»? Так не пойдёт.
— Хорошо, — Д. неожиданно понял, что у него вот-вот зверски разболится голова. — Тогда устройте мне с ним встречу. У него дома.
— Прямо сейчас?!
— Немедленно.
Канвидал задумался.
— За это, по крайней мере, не убьют, — признал он и тяжело вздохнул. — Так и мечтаю взглянуть на ваши инструкции, хоть глазком… Ну ладно. Оставайтесь на связи.
Он аккуратно прикрыл за собой дверь. Некоторое время в кабинете было тихо.
— Ты уверен, что в списке все действительно «чисты»? — спросила Кинисс, когда Д. кончил массировать виски.
— Да, — ответил тот. — Боги, до чего безумный день…
— Может, хотя бы мне скажешь, что придумал?
— Не могу, — Д. смотрел в немигающие золотистые глаза. Глядя в них, так трудно
Кинисс моргнула и отвела взгляд.
— Ну хорошо, — она поднялась. — Дел сегодня немного, пойду прогуляюсь…
Где она имела обыкновение прогуливаться, Д. не знал. Совершенно очевидным было одно: что в это время никакими усилиями её невозможно было обнаружить в пределах города. Точнее говоря, на всём восточном побережье материка.
Клеммен, город
Странным был этот город.
Окружающее пространство поразило меня настолько, что первые несколько минут я просто таращился, не в силах произнести ни слова. Совершенно забыв, что мой жуткий извозчик терпеливо дожидается, когда я расплачусь и выйду.
Расплачусь! Чем здесь принято расплачиваться? Хоть убей, не знаю. А у меня с собой несколько мелких монет и банковские книжки. Толку от них… не вижу вокруг банковских терминалов. И кассиров не вижу. Ни одного.
Я спрыгнул на землю, с трудом переставляя затёкшие ноги (тут же взвилась туча пыли) и некоторое время смотрел в выжидающие глазницы извозчика. Скелет лошади тихонько переступал с ноги на ногу. Что я ему скажу? Что мне нечем платить? Мне стало страшно.
— Благодарю вас, — я чуть наклонил голову, — вы мне очень помогли. Сожалею, но…
Едва слышный вздох послышался с того места, где сидел извозчик.
Ветхий его экипаж, останки лошади и сам он на краткий миг обрели нечёткие, переливающиеся всеми цветами радуги очертания. Едва уловимое слово донеслось из глубин туманного облака — но я, по понятным причинам, пропустил его мимо ушей. Оно походило на «свобода». Или на «наконец-то». Или же на «спасибо»… Так или иначе, в нём звучала радость.
Туманное облако растаяло, а вместе с ним растаял и экипаж — вместе с седоком и тем, чем был влеком.
Лишь шляпа скатилась в пыль, остановилась у самых моих ног. Некогда, вероятно, это был фетр. Теперь он крошился от малейших усилий. Но выбрасывать её в пыль… по непонятным причинам этот головной убор казался мне чем-то близким и родным, более подлинным, чем окружающее великолепие.
Я осторожно положил шляпу в сумку (жаль, завернуть не во что, искрошится там в пыль) и огляделся.
Я стоял на перекрёстке, семнадцать дорог расходились во все стороны. На улицах не было прохожих; царил полумрак — несмотря на то, что «правильное» солнце весело светило с зенита, а второе, огромное вращающееся «Y», висело поодаль.
Я спохватился и взглянул на часы.
Они стояли.
Ну вот, дождался! Поди узнай, который теперь час. Позвольте, неужели я ехал так долго? Проклиная себя последними словами, я принялся заводить их — и убедился, что пружина заведена по меньшей мере на две трети. Но часы не шли.