Движение образует форму
Шрифт:
«Сразу захотелось найти ритм в каких-то случайных вещах, не подбирать специально, что будет смотреться красиво, а вот прямо что под руку попадется, то и взять, даже если на первый взгляд эти вещи совсем не сочетаются и вызывают полный диссонанс (не говоря уж о том, что некоторые вещи и сами по себе вызывают у меня раздражение).
Просто в жизни так много вещей, на первый взгляд, таких несовместимых, что режет глаз, а если присмотреться, то можно найти очень ритмические сочетания
Вот моя первая попытка.
Попались на глаза и под руку в течение пяти минут: кусочек ткани, бобы, кусок картона из-под коробки для яиц (из мусорки), несколько монет, несколько бусин, кожаная штучка из-под сломанного браслета, засохший кусок хлеба, два гвоздя, морковина, плетеная закладка для книг, бинт, засохший цветочек, несколько камушков, ватка».
Человек без свойств
Георг — еще один сквозной персонаж жизни и книг. Когда мы с ним встретились, ему было двадцать восемь, а мне тридцать семь. К тому времени он издал каталог к выставке дизайна, созданного в ателье Фридл Дикер и Франца Зингера, а я — каталог к выставке Фридл в Яд Вашем. На моей выставке были работы из коллекции Георга Шрома, но самого его я никогда не видела.
Оказавшись в Вене, я ему позвонила, и он пригласил меня к себе.
Я поднялась на лифте на последний этаж старого дома в центре города, нажала на кнопку звонка. Дверь открыл изящного вида молодой человек, провел меня в огромную комнату — ателье архитектора и куда-то вышел.
Через какое-то время он снова появился и спросил, чем может служить. Я сказала, что жду архитектора Шрома.
— Тогда я к вашим услугам, — улыбнулся он как-то смущенно.
Глядя на него, я подумала про Ульриха, главного героя романа Музиля «Человек без свойств».
Чем дольше я его знаю (а мы проработали вместе уже пятнадцать лет), тем больше общего нахожу между ним и Ульрихом. Австрийский аристократ. Богема. Много друзей и полное одиночество. Старинный «ситроен»: раньше все обращали внимание на водителя, теперь — на его машину. Автолюбители ее фотографируют. Преподносят ей цветы — в Праге мы как-то утром обнаружили на лобовом стекле букетик фиалок.
«Человек без свойств» не должен работать, и, будь у Георга такая возможность, он жил бы в свое удовольствие. Посещал бы светские рауты, стоял бы в стороне с бокалом вина и наблюдал за происходящим. Прекрасно одетый, в свежевыглаженной голубой или белой рубашке и начищенных до блеска мокасинах, он подъезжал бы на своем «ситроене» к ресторану, где его поджидают приятели и вкусная еда.
Даже мрачнейшая официантка из кафе в Малой крепости улыбается при виде Георга и обслуживает его в первую очередь. Однажды он пришел туда, когда она запирала дверь кафе, но, увидев Георга, открыла дверь и подала ему гуляш с кнедликами.
Все любят Георга: компанейский человек, ни с кем не спорит, если что не нравится — молчит. Станешь допытываться — уйдет в сторону. Я не знаю, о чем он думает на самом деле, что чувствует.
Его дом открыт для всех. У меня есть ключи от его квартиры. На всякий
Мебель, архитектурные проекты со всей документацией, гравюры, текстиль, фотографии здесь, в этом ателье, пережили войну. Польди Шром, тетя Георга, спрятала все в темную комнату для проявки фотографий. Недавно Музей Вены обратился к Георгу с предложением — купить всю коллекцию и сделать большую выставку и каталог.
— Инсталлировать ателье… вместе с тобой. «Человеку без свойств» нельзя лишаться привычной среды обитания. Перед вами магистр Шром… Он продал свою коллекцию, дабы избавиться от диссертантов и докторантов.
— В последнее время я действительно ощущаю себя гофмановским архивариусом — достаю из шкафов коробки, предоставляю документы…
— Ты превращаешься в то существо, которое я предполагала увидеть, впервые попав в ателье. А тут — элегантный молодой человек…
За пятнадцать лет у нас накопилось много историй, связанных с темой «элегантности».
В какой бы стране мы ни монтировали выставку Фридл, в отделе, относящемся к дизайну, должна была быть серебряная стена. Это элегантно.
Упаковки специальной тончайшей фольги 10x15 сантиметров привозились Георгом из Вены. Поверхность размером три на два метра пропитывалась вонючим клеем, несколько часов сохла, после чего на нее накладывалась фольга — как кирпичики, но с напуском: между ними не должно быть щели. Как только листы сядут на клей, их надо тотчас ровнять специальным валиком. Один клеит — другой ровняет. Получается гладкая однородная поверхность, нечто вроде запотевшего зеркала с матовым блеском. Понятно, что сама по себе стена не является экспонатом — на ней будет висеть сотканный Фридл ковер, 140x80 сантиметров.
Музей Эгона Шиле в Чешском Крумлове располагается в помещении бывшего монастыря тринадцатого века. Под ногами булыжники, нет ни одной прямой линии, все надо проверять по отвесу. От помощи местных работяг пришлось отказаться, после того как мы увидели, как они обращаются с оригиналами: один чуть было не вбил гвоздь в раму, смастеренную Фридл, другой вывинтил какую-то трубку из лампы, сделанной Францем. Георг перенес на себе все экспонаты из хранилища. Однако про серебряную стену не забыл.
До пяти утра мы работали без перекуров. У Георга устали ноги, он разулся и ходил по булыжникам в носках. На рассвете мы вышли проветриться, то есть выкурить по сигарете на свежем воздухе. Вернувшись, мы не обнаружили ни мокасин, ни фольги. Мокасины — ладно, но как быть с фольгой? Такой нет нигде, только в Вене.
Может, тут была уборщица? Я прошла по крытой галерее в главное крыло музея. Молодая пышнотелая цыганка мыла там полы. Георговы мокасины и фольгу она сочла мусором и выбросила в ящик. Вон они!