Движение Rapid Eye
Шрифт:
«Очень много, но зачастую они вливались в то, что делалось. Так, например, в «Караваджо» нет ничего от «Нейтрона», но все равно в чем-то его присутствие ощущается».
Самый беглый взгляд на работу Джармена, на его серии иероглифов, на его интерес к таким фигурам как Иоанн Богослов, ангелам и магам, Ариэлю и Джону Ди, все это вместе дает о нем вполне очевидное представление, но Боуи прав лишь отчасти. Возможно, в чем-то Джармен — маг, но он — не Кеннет Энгер. Жадный исследователь эзотерических трудов Ди, герметического мнемонициста Джордано Бруно, физика и философа-мистика (великого магистра Приората Сиона) Роберта Флудда и загадочного Парацельса.
Парацельс проповедовал некую разновидность «алхимической» гомеопатии, которая, в каком-то смысле, предсказала появление антибиотиков и синтетических изменений в окружающей среде за века до их возникновения и предостерегала против неизбежных раковых заболеваний и вирусных инфекций, которые вызывает «неестественный» стиль жизни. Со старыми мастерами у Джармена связь не только эстетическая.
Рис: Парацельс
Вечная философия проявляется, когда кому-то удается пробиться сквозь тонкий слой манерного, урбанистического, созданного прессой образа Джармена. Парацельс — доктор-«натуропат» — был не понят современниками. Дерека, режиссера-«натуралиста», не понимает пресса.
Если Джармен, как говорит Боуи, Черный Маг, в таком случае здесь подразумевается некая оригинальная трактовка этого термина.
Вся алхимия зародилась в Египте — «ал кхем» (Черная земля) по-арабски. К тому же, запутывающий момент: «Черный» по-арабски произносится «фечам». А «Мудрость» — «фачам». Таким образом, истинная природа алхимических исследований была искажена. Поэтому Джармен никак не связан с сверх-эмотивным направлением Молота Ужаса Оккультизма, в этом человеке нет ничего дьявольского. Читай «Черный», как «Мудрый».
Джармен хорошо разбирается в языке ангелов — «энохианском» — невысказанном языке, который он называет «донаучным подходом к материальному миру». И в своих фильмах, воплощающих в себе «Бракосочетание Света и Материи», выступает в роли Мудреца, современного алхимика масштабов Фулканелли. Ступку и пестик заменили их эквиваленты 20-го века в мире магической масс-медиа — кино и видео.
Испытывая инстинктивный страх перед интеллектуализацией, перед стремлением «к достижению результата» и утратой силы, он становится уклончивым и загадочным, когда ему навязывают тему.
«Ну… хммм… это не основано на конкретных фактах… магия — это не хобби. Я сам — магия!»
RE: [Подчеркивая] Твои образы совершенно очевидно находятся под влиянием; или ты хочешь сказать, что дело в сходстве отношений с…
«Это опасная… ошибка, это скрыто очень глубоко, я и в самом деле не знаю, что ответить. У меня нет никаких теорий. Что я могу сказать? Ты можешь читать о магии, но это не значит, что ты станешь магом. Я практикую магию в фильмах, а не в жизни. Я всегда считал, эээ, я думаю, что это скорее алхимическая, да, нежели кроулианская магия, хотя она меня тоже интересует. Мне очень интересен Корнелий Агриппа и все маги Возрождения».
RE: Из-за их борьбы, из-за того, что их восприятие сходно с твоим?
«Да, меня привлекают подобные вещи. Все это в целом… полагаю, мне всегда чем-то нравились неудачники. Все они не имели успеха, верно? Но их время еще придет. Я хочу сказать, что Джон Ди
Его теперешний интерес привел к страстному увлечению работами психолога, специалиста по архетипам, Джеймса Хиллмана, которые он раскопал во время набега на книжный магазин «Фойлес» неподалеку от дома. Изучив Хиллмана, можно понять причину этого интереса. Он чем-то схож с кинорежиссером, столь же пристальный, клинический интерес к облику души. Психолог без прикрас пишет об «Измене», «Мастурбации», «Покинутости» и снах.
«Я нахожу его пленительным. Потому что эта сфера меня особенно интересует. Не магия и Кроули, а более психологические вещи».
Когда он указывает на книгу Хиллмана «Несвязанные концы», я замечаю стоящий рядом с ней том о садо-мазохизме и вспоминаю, что Джармен имел какое-то отношение к постановке «Пира» Жоржа Батая в Театре Блумсбери, вместе с Кози Фанни Тутти и Теренсом Селлерсом, так же известным как Нью-Йоркская Госпожа «Беспощадный Ангел».
Сам Джармен отнюдь не чужак в преисподней потайных комнат баров и тайных знаков, подаваемых носовыми платками. Дерек посещает Хэпмстед-Хит не только ради того, чтобы подышать ночным воздухом. Хотя он ненавидит эту калифорнизированную клонированность, пришедшую вместе с «раскрепощением» («ничто не может вызвать во мне желания потрогать усы!»), кажется, он находит некоторое утешение в этих анонимных встречах со своим альтер-эго. Персонаж, способный бежать от мира Искусства и Кинематографа и сопровождающего их давления. Когда-то он писал: «Анонимный секс может быть самым прекрасным и самым мимолетным. Воображение подстегивает возбуждение. Приземленный рассудок обретает ангельское тело».
Джармен — смелый человек, он не пытался скрывать, узнав, что его реакция на ВИЧ положительная, понимая, что в современной атмосфере гомофобии — говорить об этом его обязанность.
Самое отвратительное в этой борьбе общества с гомосексуальностью, разумеется, Статья 28 Закона о местном самоуправлении (она рассматривается в другой главе этой книги), которая запретила школам, местным органам власти и другим организациям «пропагандировать» гомосексуальность.
«Последствия могут быть очень серьезные. Теоретически можно даже запретить хранение в местных библиотеках сонетов Шекспира! Ведь многие из них адресованы мужчине, как, например, сонет 20 — «тебя природа женщиною милой задумала…»»
По поводу запрета рассказывать в школах о гомосексуальности, он говорит, что это не только будет мешать подросткам понять природу их собственной сексуальности, но и к тому же затруднит пропаганду Безопасного Секса.
«Мы не можем создать атмосферу страха, в которой запрещено говорить о гомосексуализме… Мы так же должны говорить об использовании презервативов, о безопасном сексе и тому подобных вещах».
Отвратительная, апартеидовская Статья подразумевает, что кинотеатры должны дважды подумать, стоит ли им показывать работы Джармена, художественные галереи — выставлять ли Дэвида Хокни и Роберта Мэпплторпа, городские библиотеки — хранить ли книги Гинзберга, Ишервуда или Мари Рено. Список можно продолжать до бесконечности.