Движение Rapid Eye
Шрифт:
Сан-Франциско выползает из-за горизонта и внезапно поражает тебя, когда ты скользишь вдоль залива Хаф-Мун. Сан-Франциско — морской город-порт, распложенный на многоцветных холмах, усеянных низкорастущими деревьями. Желтые, голубые, розовые. Сознание переключается, как каналы ФМ-радио в машине… «Loving Spoonful»… «Harvey Milk»… Цветы у тебя в волосах… болтаются с оружием Национальной гвардии… Горнорабочие Эммета Грогана оставили кучу денег в контейнерах для мусора…Патти Херст избегает замка папочки и раздавать бесплатную еду с С.Л.А… Шикарный, стильный, матросский городок. Матросские песни, услышанные на борту кораблей, причаливавших к берегам Полинезии. Жаркими вечерами ритуальные песни островных племен доносились по ветру на борт корабля, как смутный сигнал на ненастроенном радио, пересекая эфир, пространства и культуры под последними клочками незагрязненных облаков. Едва различимые, отдаленные ритмы и кричащие гармонии религиозных песнопений островитян подхвачены скучающим экипажем,
Культуры недопоняты, разграблены, придуманы заново. Времени Круг замкнулся.
Теперь в апартаменты Хейт-Эшбери вернулись дух и останки «диких» ритуалов, не как в песнях моряков, но разобранные, ближе к этническим корням и повторяются фонетически, в качестве песнопений в ритуалах и умственных упражнениях нью-эйджеров Сан-Франциско, хиппи и членов разнообразных культов. Тогда как моряки 17-го века стремились превратить этническую культуру в нечто, что они смогут понять и принять, городской житель 20-го века пытается придумывать заново и копировать культуры прошлого, которые он неспособен понять, в надежде вернуться к более простому, «духовному» прошлому, способному заполнить ощущаемую пустоту. Возможно, в этом есть какой-то смысл. Прошлое проникает в город, воодушевляя настоящее вторичной атавистической свежестью — Prima Materia для доступа к скрытым мирам Хроник Акаши. Как в стоящем Искусстве, эта информация доносится не посредством дешевых трюков или интеллекта, а подчас смутным, неопределенным чувством, которое можно более точно выразить с помощью музыки или кисти, что весьма удобно для шарлатанов, желающих это упаковать и продать, и раздражает тех, кому приходится выражать себя в более взыскательных, точных формах. Как сказал однажды Брайон Гайсин: «Писательство на пятьдесят лет отстает от Живописи».
Возможно.
«Затем какой-то мудрец, возвышающийся над вульгарной мудростью, понимающий, что законы нельзя обходить молчанием, пока они не изучены, раскрыл имена Бога, религии, рая, и ада… Только пугала способны удержать мир в страхе».
Фото: Антон Шандор ЛаВей (фото Бобби Нил Адамс)
Один житель Сан-Франциско предпринял попытку использовать восприимчивый и современный разум для поисков и исследования этих «неуловимых и неопределенных» ощущений и в тоже самое время выразить себя через слова и деяния — это Антон Шандор ЛаВей. Человек, улыбающийся с балкона на фотографии внутренней стороне обложки пластинки «Eagles» «Hotel California», человек исполнявший «свадебный обряд» в «Ребенке Розмари». Человек из субкультурных, понятных посвященным шуток и скрытого влияния. В моем сознании ЛаВей — один из самых обворожительных и неотразимых художников современной Америки, но вы не найдете его в списках «Искусство Америки» или «Арт-каталоге», просто потому что ЛаВей — один из тех художников, кто достаточно разумен для того, чтобы не называть себя художником. И он не называет себя художником, потому что Антон ЛаВей, возможно, и в самом деле стремится изменить мир. Он — Верховный жрец и Основатель свободной от налогов, зарегистрированной в Калифорнии в качестве благотворительной, организации: Церкви Сатаны.
Хотя напыщенные академические круги европейского оккультизма относятся к нему с насмешкой, ЛаВей имеет здесь большое влияние, по тем же самым причинам, по которым многие чернят его в Великобритании. А именно — в 60-х он пришел к заключению, которое разделяет большинство людей, изучающих оккультизм и относящихся к нему сравнительно здравомысляще: за небольшим исключением, «любой трактат и документ, любой секретный «гримуар» по вопросам магии — всего лишь религиозная подделка — бессвязная ерунда… эзотерическая (гиббериш) тарабарщина… [которая] затеняет подлинный смысл…».
Слова, которыми оперирует ЛаВей, заслуживают особого внимания. Мой старый друг, автор лучшей современной книги об Алхимии («Феномен Фулканелли») и ходячая энциклопедия полезной информации, однажды рассказал мне, что слово «гиббериш» пришло в английский язык изначально как жаргонное, от имени алхимика Джабира эль-Хайяна, более известного на Западе, как «Гебер». И даже не столько от его имени, сколько из-за этого, что язык его писаний непроизносим, а сами тексты непонятны для непосвященных, возникло слово «гиббериш». ЛаВеевское использование данного слова в качестве смехотворного описательного имени существительного наводит на мысль, что ЛаВей на деле отнюдь не au fait (понаслышке) знаком с эзотерическими знаниями, как может показаться, либо это означает, что он использует слово в ироническом смысле. Учитывая незаурядный интеллект этого человека и его эрудицию, последнее даже более вероятно.
В 60-е ЛаВей также провозгласил то, что в Британии перестало быть новостью еще в прошлом веке, — как и Бога, Дьявола не существует. По крайней мере, Дьявол — это не какой-то антропоморфный божок,
Хотя ЛаВей, по-видимому, просто забыл, что подобные взгляды давно не новость в современном мире, и озвучивает эти взгляды, точно они открыты только для посвященных; хотя верно то, что время от времени их следует повторять, и он, по крайней мере, побрил голову, изменил свой мирской образ, подвергая себя риску. Я снова вспоминаю идею Серрано. Все зависит от аудитории… Я скорее соглашусь с тем, что говорит ЛаВей о религии и морали, чем с тем, что говорит большинство людей, и обычно в спорах становлюсь на сторону Церкви Сатаны, но для мистера ЛаВея я могу сыграть роль Адвоката Дьявола, особенно в силу того, что многие из читателей «Rapid Eye» уже знакомы с аспектами работы ЛаВея и не нуждаются в разъяснении основных принципов. Мы — не Джесси Хелмс, поэтому давайте лучше обратимся к деталям. Дьяволу это придется по вкусу.
Как и многие люди, увлеченные микро-миром оккультизма, ЛаВей, кажется, одержим христианством, несмотря на то, что он пытается маскировать эту одержимость, говоря о «всех прочих церквях», но так, точно все прочие церкви — христианские. (Например, он говорит, что все прочие церкви основаны на почитании духа и отрицают плоть и интеллект, несмотря на то, что такое вряд ли можно сказать о мусульманах). Умудренный мистер ЛаВей высказывает немало здравых мыслей, но, как и Серрано, упорствует и, обращаясь к своей аудитории, использует терминологию, которая якобы делает эти вещи более провокационными, стимулирующими мысль и доступными, но которые на деле служат для укрепления все тех же старых общественных барьеров и верований. С одной стороны он намекает, или, по крайней мере, я так это понял, что просто заинтересован в создании группы единомышленников, мыслящих индивидуалов, способных объединить свои ресурсы и энергию в стремлении постичь освобождающую, гуманистическую философию, свободную от ущербной, догматической системы верований. И он немало сделал для развития этого утопического образа жизни.
С другой стороны, тем не менее, он оправдывает использование старой терминологии и иерархии, клише, облачаясь в черные мантии, рогатые шляпы, отращивая нелепые козлиные бородки и разукрашивая свою Церковь и даже канцелярские принадлежности гламурно-готическими кровавыми пятнами и изображениями паутины. Его оправдание всего этого старо, как мир, то же самое, что говорили соплеменники на пляже и команды тех кораблей, бросивших якорь в 17-м веке, придумывая свои морские песнопения — людям нужны образы, ритуалы, символы, фокусные точки, как проводники экзорцизма чувств, от которых на западе так непросто освободиться. Мы все знаем, что это правда — подтверждения тому повсюду — в нашей рекламе, в искусстве, культуре и спорте, но поневоле задумываешься, а достаточно ли этого. Как многие авангардные движения в искусстве (которые сами по себе в целом утопичны), сатанизм, кажется, предлагает безопасный канал, по которому могут быть гнев, творчество и отчаяние, переживаемые человеком. Но это направление используется только для распространения общественной позы против господствующих взглядов на мир, но не для созидания нового мира. Точно так же можно цинично сказать о Панке, что это уловка контроля, поддерживающая чувство отчуждения и кастрирующая более мощный революционный порыв. (Проинтервьюированный «Rapid Eye» Патрик Фицджеральд в 1978 году суммировал свои взгляды на диске «Safety Pin Stuck In My Heart» в простых потребительских терминах, заявив, что слово «панк» означает всего-навсего бондажные трусы, ныне продающиеся в «Вулворте»).
Хотя мне любопытно, если заместить старую, ограничивающую религию, новой, ограниченной, присваивая и выворачивая на изнанку старые символы, насколько увеличится понимание или знания? Если Сатана — это «Прогресс», как ему следует служить? Оккультисты, как и художники должны понять, что в наши дни одного только отрицания недостаточно.
Хотя, возможно, я хочу слишком многого. Похоже, что, как только ты открываешь рот, чтобы что-то сказать, большая часть сказанного тобой остается непонятой из-за того, как ты это сформулировал, и насколько это дошло до слушателя. Напечатанное мнение становится пропагандой. Чтобы избежать этой вечной проблемы, ЛаВею следовало бы стать абстракционистом, а не оратором, но это, как известно ЛаВею, привлекает только тех, кто боится или не желает отвечать на вызов, бросаемый языком, проблема, возложенная на личность Обществом. Общество формируется и управляется словами, управляется не, как упорно продолжает считать искусство, простыми образами, но тем, что эти образы означают буквально. Это большее, что вы можете сделать, и ЛаВей заслуживает уважения за то, что он делает. Хотя остается несколько очевидных вопросов к Церкви Сатаны.