Движение. Место второе
Шрифт:
Я проснулся рано утром оттого, что что-то упало на пол. Серого света, проникающего через жалюзи, было достаточно, чтобы увидеть: это был мой малый призовой кубок с прошлогоднего чемпионата Скандинавии, который стоял у меня на подоконнике. И я снова заснул.
Задним числом я могу удивляться, что не заметил знака, не почувствовал, что нужно сложить одно с другим. В то же время это совершенно естественно. Что толку в сложении фрагментов, если конечный результат получится доселе невиданным, из ряда вон выходящим?
Помню вышедший перед выборами рекламный ролик социал-демократов, снятый Роем Андерссоном. Припев «ома-ома-ма» и пронзительный гитарный рифф на фоне кадров с изображением общества, в котором отсутствует всякое сочувствие. Ролик заканчивался вопросом: «Почему мы должны заботиться друг о друге?»
Я так и этак покрутил в голове мысль о том, что давление, которое я ощущаю,
Утром после выборов на входе появилось объявление, приглашающее жителей дома принять участие в обсуждении перевода прав аренды в жилищные права. У меня было весьма смутное представление об этом вопросе, и я не обратил на объявление особого внимания, а вместо этого пошел в город, чтобы поискать признаки изменений.
Я был молод. Мне нужны были большие эмоционально заряженные сдвиги, я не обращал внимания на мелочи вроде объявлений. Я одновременно был и проницательным, и легковерным. Сидел в кафе, ходил по улицам и изучал лица людей и их манеру держаться. Указывало ли что-нибудь на то, что теперь мы начали заботиться друг о друге немножко больше?
Нет. Возможно, я просто проецировал свое собственное чувство одиночества на ближнего своего, но единственное, что я замечал вокруг, была все та же изоляция и замкнутость в собственных мирках. То единение, о котором говорили социал-демократы, возможно, было только мечтой в воображении Улофа Пальме, букетом увядающих роз.
Погруженный в свои мрачные мысли, я вернулся домой. Во дворе встретил Эльсу. В этот раз с ней была девочка примерно того же возраста, что и Деннис. В одной руке она держала веревочку от надутого гелием воздушного шарика в виде кролика. Эльса рассказала, что они были в Скансене и теперь идут домой пить сок и есть булочки. Наученный горьким опытом с Деннисом, я не стал вступать в разговор с девочкой, сказал только что-то одобрительное про ее шарик и пошел своей дорогой.
Когда я наполовину поднялся по лестнице, то услышал крик и обернулся посмотреть, что произошло во дворе. Через перила увидел, что девочка упустила свой шарик. Он медленно двигался с потоком воздуха, а внизу болталась веревочка.
Двумя скачками я спустился с лестницы, надеясь подпрыгнуть и схватить шарик, пока он не улетел, рассудив, что я на пару десятков сантиметров выше и на много лет младше, чем Эльса. Пробежал какое-то расстояние в их направлении, но остановился и не смог отвести взгляд.
Шарик замер. Абсолютно неподвижно он висел в воздухе посреди двора, в трех метрах над землей. Эльса и девочка тянулись за ним, но не доставали. Я подошел к ним, встал на цыпочки, схватился за веревочку и вернул шарик девочке.
И я, и Эльса смотрели в ту точку, где только что был шарик, как будто пытаясь рассмотреть невидимый стеклянный потолок, паутину или еще что-нибудь. Но ничего не было видно.
– Должно быть, давление воздуха, – сказала Эльса и дотронулась до виска. – В голове тоже чувствуется, мне кажется.
– Точно, – сказал я и только в этот момент осознал свистящее, давящее ощущение в черепе. Потер лоб и сказал: – Просто привыкаешь как-то.
Эльса с девочкой поднялись на следующий этаж, держа шарик на уровне своего тела. Когда они поднялись на пролет над моим потолком, веревочка снова вырвалась у них из рук и шарик устремился в небо.
Еще было совсем светло, когда мальчик встал со скамейки и осторожно пошел к лесу. Солнечные зайчики по-прежнему прыгали по земле, но у мальчика не было настроения играть. Лес больше не был площадкой для игр, а превратился в такое же место, что и все остальные. Место, полное опасностей.
В воздухе разливался болотный запах от грязного ручья, и мальчику показалось, что это пахнет мертвечиной. Полицейский мог найти шалаш, найти ребенка, и что же он тогда сделал? Вот оттого-то мертвечиной и пахло.
Мальчик шел осторожно, чтобы не ломать ветки. Обернул пластиковый пакет вокруг руки, чтобы не издавать лишних звуков. По дороге все время оборачивался из страха, что между деревьев вдруг мелькнет темно-синяя форма. Когда приблизился к шалашу, присел на корточки и затаился.
«Эй, – прошептал он. – Эй!»
Ни звука, ни движения. С учетом телосложения полицейского невозможно было представить, что он находится внутри шалаша. Дерево бы наклонилось, если бы вообще смогло выдержать такой вес. Мальчик окинул взглядом ствол в поисках признаков того, что на дерево залезал взрослый человек. Ничего не было видно. Может
В шалаше висел темный дым без запаха, который не развеивался, когда мальчик пытался разогнать его руками. Дым был не настолько плотным, чтобы нельзя было увидеть: полицейского внутри нет Там были только ведро, бутылка воды и спальный мешок, сложенный комом.
«Эй», – сказал мальчик, но ком не пошевелился. Мальчика пробрала дрожь. Возможно, ребенок был внутри кома, избитый, мертвый, расчлененный. А дым? Не опасно ли его вдыхать? Мальчик засунул голову внутрь и сделал глубокий вдох. В груди стало тепло, но неприятных ощущений не было. Как будто он полежал прижавшись к теплой скале в летний день.
Не было смысла торчать на верхушке дерева и взвешивать все за и против, он все равно знал, что должен залезть в шалаш. Обернулся последний раз, скользнул взглядом по лесу, не находя ничего, что бы помешало ему. И забрался внутрь.
– Он ушел – сказал мальчик, обращаясь к кому. – Полицейский. Бапа. Он ушел.
Он испытал облегчение, когда ком наконец зашевелился. Мальчик сделал вдох и на мгновение ему показалось, что он не стоит на коленях внутри шалаша, а находится на зеленом лугу, которые показывают в телевизионных сериалах, на открытом пространстве, которое тянется, куда хватает взгляда. Над ним было ярко-голубое небо без единого облачка. Он сделал длинный выдох и вернулся в шалаш где из спального мешка высунулась голова ребенка. Дым начал рассеиваться.
– Я принес… поесть, – сказал мальчик и поставил полиэтиленовый мешок на пол перед малышом Он сидел и зевал пока ребенок поглощал помидоры и хрустел морковкой. В голове как будто стоял серый грязный туман. Он больше не мог. Все, что произошло, было для него чересчур, и он слишком устал Как лунатик он спустился с дерева и побрел домой через лес. Добрался до своей комнаты упал в кровать как подрубленный и немедленно заснул.
Написанное предложение было прекрасно: «Добрался до своей комнаты, упал в кровать как подрубленный и немедленно заснул». Казалось чудесным взять и суметь так написать… Я сидел за письменным столом. Бросал свои монетки, раскладывал карты, упражнялся, чтобы невероятное казалось правдоподобным, и чувствовал приближение черной тоски, будто бы шар для боулинга катился по направлению к моей голове как в замедленной съемке.
Я наклонился над проигрывателем, чтобы поставить «People are people» – только для того, чтобы услышать, как Мартин Гор поет: «I can't understand what makes a man hate another man, help me understand» [3] но иголка повела себя так же, как и накануне вечером, и отскочила от пластинки.
3
«Никак не пойму, отчего люди ненавидят других людей, помогите мне это понять». (Англ.)
Я немного поплакал, обхватил голову руками, чувствуя, что жизнь очень, очень длинна. До моего отъезда в Копенгаген оставалось три дня, и в тот момент я даже не понимал, как выдержу все это время. Я катался по полу, обхватив себя руками, а время утекало. Наконец я остановился в изнеможении, лежал и смотрел в угол, где торчал разъем для телевизионной антенны.
Я сдался. Больше так продолжаться не могло. Раньше я решил для себя обходиться без телевизора, чтобы лучше сконцентрироваться на главном, но у меня не получилось. Мне нужно было видеть лица и слышать голоса, хотя бы даже и из ящика. У входа на специальной доске висело объявление, что кто-то продает маленький телевизор. Я поднялся с пола, чтобы пойти узнать номер и немедленно позвонить, но тут увидел, что на часах больше двенадцати ночи. Нужно было ждать до завтра.
Как человек, который находится в предвкушении праздника и поэтому может пережить еще несколько грустных дней, я успокоился при мысли о телевизоре и даже смог часик поупражняться в фокусах, а потом пошел и лег спать.
Чтобы провалиться в сон как подрубленный. Конвульсии и катание по полу так меня утомили, что хотелось спать, но уснуть было невозможно из-за скрипящего шума в ушах – такого, который бывает, когда выдыхаешь воздух и погружаешься под воду в бассейне.