Двое в декабре
Шрифт:
– Постойте! – испуганно сказала девушка.
Блохин обернулся. Прижимая к груди руки, девушка выбралась из-за стола, подошла к нему. Скулы и уши ее жарко горели, по глазам было видно, что ей тоже стыдно чего-то.
– Почему вы уходите? – тихо спросила она, глядя на Блохина так, что он начал пугаться. – Я вам рассказала про себя, потому что…
– Таня! – крикнула вдруг из своей комнаты хозяйка.
– Потому что я давно ни с кем…
– Таня! Иди сюда! Ты что там шепчешься, бесстыдница!
– Сейчас! – злобно и страдальчески
– Что? Ты слышишь, что я сказала? – послышались решительные шаги хозяйки. Девушка с мучительным стыдом посмотрела на Блохина.
– Мы с вами поговорим еще, хорошо? – шепнула она быстро, обдав его теплым детским дыханием, и ушла.
Блохин вошел в свою комнату, бесшумно прикрыл за собой дверь, прислушался, затаив дыхание. «Вот черт! – подумал он, переводя дух. – Ну и жизнь! Что же это такое! Не верится даже, будто во сне!» Он постарался развлечься, думая о том, что завтра нужно будет приниматься за работу, и вообще о делах, но голова его горела, перед ним все стояло лицо девушки. «Ее Таней звать, – с состраданием думал он. – А мы так и не познакомились…»
Немного погодя, осторожно постучавшись, вошла хозяйка. Она потрогала печку, поправила скатерть на столе, потом присела, стала жаловаться на жизнь, на вдовство, на то, что в магазинах почти не бывает сахару. Слова были мелкие, нудные, голос неприятный.
Блохин страдал, хмурился и молчал. Потом она стала спрашивать Блохина о семье, о занятиях…
– Так вы в Москве, значит, живете?
– В Москве.
– Квартира большая у вас?
– Маленькая. Одна комната.
– Так… Одна, значит. Тоже не сладко живете. Женатые?
– Нет еще.
– Зарабатывать-то много собираетесь?
– Не знаю.
– Как же это? Как же не знаете?
– Ну… рублей восемьсот-девятьсот.
– Восемьсот. Так… – В глазах хозяйки мелькнуло что-то, на лице показалось едва уловимое презрение, она моргнула, прекратила расспросы и неслышно ушла.
Блохин быстро разделся, потушил свет и лег. Ему не спалось, он ворочался на жесткой холодной кровати, вставал, садился у темного окна, курил.
За стеной слышался шепот, всхлипывания… Поскрипывали половицы, что-то стукалось об пол, кто-то выходил на кухню, звякал кружкой, пил воду. А на улице через равные промежутки возникал унылый звук колотушки, приближался и опять слабел.
Когда Блохин заснул, ему приснилось, что вокруг дома ходит кто-то страшный, постукивает палочкой по стенам и пытается залезть внутрь. Но на дверях и окнах – всюду огромные запоры, и проникнуть в дом невозможно.
3
На следующий день Блохин проснулся с головной болью. Комната за ночь выстыла, одеяло было тонкое, не грело, и у Блохина замерзли ноги. Матрац гоже был тонкий, сквозь него чувствовались доски, бока у Блохина болели. На окнах намерзла наледь. В доме было тихо.
Одевшись, Блохин вышел на кухню. Тошнотворно пахло вареной
Увидев Блохина, хозяйка нахмурилась, прошла за ним на кухню. Она была в грубых грязных сапогах, в телогрейке и темном старушечьем платке. От одежды и рук ее пахло навозом.
– А я воду-то не нанималась вам носить, – сказала она. – И потом, подумала я тут, рассчитала… Надо с вас двести пятьдесят брать за комнату.
– Это почему же? – удивился Блохин.
– То есть как же почему? Белье постельное нужно стирать, воду носить вам, потом отапливать… Как же почему? Потом свет вы жгете, лампа большая, сто свечей, сколько мне это платить? У меня не кузница, денег я не кую. Потом я бы попросила вас на улицу выходить курить, вы курите много, голова у меня разбаливается.
– Чаю вы мне разогреете? – спросил Блохин и покраснел.
– С чего же это я угли жечь буду? Они-то небось деньги стоют. Вставать надо раньше, а то спите развалясь, а вам десять раз самовар грей. А я вдова, мне взять неоткуда, мне никто не поможет. Я уж жалею, что и комнату вам сдала, уж больно вы жилец беспокойный, бог с вами…
Блохин молча повернулся, пошел к себе в комнату, стал укладывать вещи в чемодан. Тихо вошла хозяйка, долго смотрела на него, потом спросила:
– Что же, съезжаете с квартиры, значит?
Блохин молчал, только крепче сжимал зубы.
– Да ведь я вас и не держу. Вы мне не сгрозите, я на свою площадь жильцов всегда найду, деньги только заплатите за ночлег, скатертью дорожка. У меня профессор жил, благодарен остался, да еще сверх платы прибавил… Инженера тоже жили, покультурней иных-прочих.
– Ну вот что. – Блохин закрыл чемодан, надел пальто. – Вот что: разговаривать с вами я не хочу. Ночевал я у вас одну ночь. Сколько с меня? Рублей семь, наверно? Или восемь?
– Это почему же семь? – побледнела хозяйка. – Почему же семь? На квартиру стали-то вы вчера? Значит, за два дня. Да еще из-за вас мне простыни стирать надо… Семь рублей? Да наволочку… Двадцать пять рублей с вас!
Блохин вынул десять рублей.
– Берите, – сказал он, усмехаясь.
– Это что же? – Хозяйка поджала рот. – Да подавитесь вы моей добротой, не надо мне ваших денег, оставьте себе, разживетесь от меня, от вдовы…
– Как хотите, – сказал Блохин, засовывая деньги в бумажник и искоса поглядывая на хозяйку.
Мгновенно вытянулась сухая темная рука с грязными ногтями, схватила деньги, сжала их в кулаке.
– А вы и рады? Эх, а еще образованный! Что это вы вчера дочери моей говорили? Дурочку нашли? С матерью разлучить хотите?