Двое в океане
Шрифт:
— А все-таки забавно в такой аварийной обстановке людей наблюдать, — продолжал Моряткин. — Каждый по-своему с ума сходит. Как раз под моей рубкой каюта академика. Вчера старикан всю ночь на машинке трещал. Заглянул к нему, не поверите — оказывается, книгу кончает. Последние страницы! Я ему говорю: «Про меня напишете?» А он: «И про тебя тоже! Про всех». Умора! Ему сейчас, как и нам, о душе надо думать, а он романы сочиняет. Свихнулся совсем.
— Он и сочиняет, потому что о душе думает, — сказал Смолин. — Хочет что-то оставить после себя.
— Вот-вот, то же и Шевчик говорил, час назад здесь был. Жаль, что опоздали, а то бы и вы в историю
Вздохнул и без улыбки добавил:
— На дне Карионской пропасти в кинотеатре «Нептун» будут показывать его фильм. Только от дела отвлек!
— А много дела?
— Хватит! Вот берите микрофон второго радиопередатчика и по телефонному каналу толкуйте с иностранцами. Вы же с языком. Сначала с норвежцем. Сухогруз «Нордкап». Он не так далеко. А на связи еще поляк и аргентинец. Всех держите в курсе.
Он протянул листок:
— Вот сводка с мостика. Только что передали.
Смолин пробежал глазами короткий текст. Скорость ветра шесть баллов, волнение восемь, дрейф два узла. Примерное расстояние до западной оконечности Карионской гряды десять миль. Запустить машину пока не удалось. Ремонт продолжается…
— Вот это им и долежите, а у меня через минуту вахта на пятисотке.
Вахта на пятьсот килогерц! Как раз те три минуты молчании в начале каждого часа, когда заповедную тишину на этой частоте можно нарушить лишь последним отчаянным криком о помощи. Сколько было их, этих криков в эфире с тех пор, как существует радио! Смолин покосился на напряженное лицо Моряткина. Неужели и ему придется отстукать эти роковые три точки, три тире, три точки — сигнал SOS! В любой момент может поступить приказ. Прямой телефон с мостиком у Моряткина под рукой.
Тянулись эти три минуты бесконечно долго. Судно швырнуло по килю, Моряткин не удержался на стуле, навалился на радиоблок, головой стукнулся о корпус.
— Дьявол!
Дослушав эфир, снял с головы наушники, покрутил рычажки, перестраиваясь на другую волну, и аппарат тотчас отозвался жалобным писком, словно радист причинил ему боль. Морзянка настойчиво требовала к себе внимания, и Моряткин сердито покосился на радиоблок.
— Чтоб их! Надоели! Поди, думают, что уже на дне. — Моряткин по-свойски подмигнул Смолину. — Помните, как вы в первую ночь рейса повисли над бортом? Чуть концы не отдали. Так вот, сейчас мы как раз в таком положении — висим! — Он показал глазами на стопку чистых листов бумаги на столе: — Пишите свое послание, а я мигом отстукаю «вне всякой»!
Сейчас Моряткин работал с советским сухогрузом «Кострома», который находился где-то в центре Атлантики, направляясь домой и попутно выполняя роль дежурного судна по радиосвязи — ретранслировал радиограммы на Родину с более отдаленных судов. Получив первое тревожное сообщение с «Онеги», «Кострома» теперь держала волну только с «Онегой», немедленно переправляя в Москву все, что поступало с борта попавшего в беду научного судна.
— Волнуется за нас «Кострома»! — удовлетворенно сообщил Моряткин, кивнув на комарино попискивающий аппарат. — Слышите? Немедленного ответа требуют хлопцы! — Он задумчиво улыбнулся. — Свои!
Смолин присел за соседний стол, вложил листок чистой бумаги в каретку пишущей машинки и, несмотря на то, что работал двумя пальцами, быстро отпечатал текст, заранее сложившийся в голове:
«На борту НИС
Коротко перечислив главные технические характеристики аппарата, он перешел ко второй части депеши:
«В районе Карионской гряды с помощью указанного спаркера были получены данные, подтверждающие присутствие в толще прибрежного шельфа залежей нефти, которые на мелководье в непосредственной близости к берегу подходят близко к поверхности океанского дна, а значит, доступны для промышленного освоения…»
Он немного помедлил. Надо бы обо всем сообщить Золотцеву, его подпись под депешей придаст ей официальный характер. Но сейчас время особенно дорого, и Смолин решительно завершил свое послание человечеству высокопарной венчающей фразой:
«Считаем нужным для установления бесспорного приоритета подчеркнуть особо, что честь изобретения принципиально нового типа спаркера принадлежит гражданину СССР Андрею Евгеньевичу Чайкину, а честь открытия названных нефтеносных слоев экспедиции под руководством профессора В. А. Золотцева в восьмом рейсе НИС «Онега».
Подписался полным научным и служебным титулом и адресовал радиограмму в Совет Министров СССР.
Отпечатанный лист сунул под нос Моряткину. Тот профессионально, одним взглядом ухватил сразу весь текст и даже присвистнул от удивления:
— Ого! Правительственная! Неужели мы все это нашли?! Ну и молотки! Значит, не зря?..
— Не зря!
— Тогда не так обидно и тонуть…
Тот же текст, но уже на машинке с латинским шрифтом, Смолин отпечатал по-английски. В двух экземплярах. Первый предназначался прямиком мировому эфиру — океану, миру, людям: «Всем! Всем! Всем!», второй адресовался в американский город Норфолк Клиффу Марчу. Ко второму Смолин сделал приписку:
«Дорогой Клифф! Мы не забыли тебя, Томсона, Матье, верим в вас. Спасибо за помощь спаркеру. В нашем успехе есть и твоя доля. Все будет о’кэй! Помнишь у Хемингуэя? Человек рождается не для того, чтобы терпеть поражения. Значит, нам с тобой так и держать…»
Эх, сообщить бы еще и по Атлантиде! Да сейчас уже недосуг.
Оба листка положил перед Моряткиным для перевода на язык морзянки, а сам сел за второй передатчик. Он уже был настроен на телефонный канал.
Сперва вышел на позывные норвежца и по-английски зачитал только что переданную с мостика очередную сводку. Хрипловатый, прошитый треском бушевавшей в поднебесье бури голос норвежца откликнулся коротко: «О’кэй! Сообщение принял. Полным ходом идем к вам. Держите с нами связь. Желаем удачи! Капитан». В том же духе ответили с аргентинского и польского судов. «Кама», находившаяся ближе других, на форсированном режиме машины шла к Карионской гряде. Главная надежда была именно в ней, «Каме», — ей оставалось четыре часа ходу. Продержаться бы им эти четыре часа!
Пришел в радиорубку Руднев с листком в руке, выслушал новости с судов, готовых прийти на помощь, с сомнением помотал головой:
— Толку-то от этой «Камы»! Четыре часа — вечность! Вон как валяет. Через часик, если ветер не спадет, объявим шлюпочную тревогу. — Он мрачно усмехнулся. — Тоже толку мало. Здесь акулье место. Все одно: что оставаться на судне, что тонуть в шлюпке.
— Неужели все одно? — насторожился Смолин. — Значит, и на шлюпке никакой надежды?
Руднев чуть приподнял плечо: