Двоеженец
Шрифт:
– Поглядите, какие у Сан Саныча наколки на руках, – предложил мне Вольперт, и я понял, что он просто хочет отвлечь мое внимание для следующего одурманивания меня уколом с помощью послушных ему идиотов.
Я сделал вид, что на самом деле любуюсь наколками на руках и теле Сан Саныча, который даже свою тюремную робу задрал вверх, и тут же обернувшись, ударил детину в черном плаще ногою в живот и, мгновенно выхватив шприц из его правой руки, с каким-то безумным и необъяснимым наслаждением всадил его в задницу громко заоравшего Вольперта, который тут же упал на живот и замахал руками, как птица.
– Спектакль окончен, зритель
Множество самых разных комнат, пустых и заполненных в большинстве голыми телами как мужчин, так и женщин, орущих, то ли поющих на каком-то непонятном языке, то сношающихся в черных комнатах, в черных гробах на черных столах и в еще каких-то ужасно нарочитых и нарочито ужасных местах уже не производили на меня никакого впечатления. Я шел мимо них, плывя как сомнамбула, давно потерявши в мозгу свою далекую цель, лишь на какое-то мгновение возникло ощущение, что я пробегаю сквозь свое ужасное прошлое, и при этом я не мог даже вспомнить ни числа и ни времени, когда я вдруг очутился во тьме затворенного «здесь», казалось, что еще недавно, что еще вчера, но как я мог в это поверить, если разум отказывался пользоваться мной, а внутри было все пусто, как и снаружи, да и верить в какие-то сказки я уже разучился давно.
В одной из комнат я внезапно увидел Сирену в черном гробу и с каким-то гнусным стариком. Она целовала его с таким кошмарным наслаждением, что меня чуть не вырвало, хотя мой желудок, наверное, был пуст уже Вечность…
«Маска сорвана, лицо пропало», – подумал я и зашагал дальше, задыхаясь не столько от скорости, сколько от собственного омерзения. Только в эту минуту я осознал, что это был не сон и даже не реальный мир, а виртуально-чудовищный лабиринт, созданный единственным желанием Вольперта, который, как Бог, создавал свой мир из Ничего, из Небытия, из Пустоты, в которой находилось все и тут же переливалось, испарялось за край холста-горизонта в другую узкую, невидимую щель, из которой между ног я появился…
Пройдя еще несколько десятков комнат с обезумевшими от собственной похоти и бессмыслия, а также от наркотическо-галлюциногенных веществ, существами, едва похожими на людей, я почти везде слышал отчетливый голос Вольперта, и вдруг понял, что он был записан на пленку в самых разных вариантах колдовства и воспроизводился согласно положению вещей в одурманенном мозгу у пациента, то есть у жертвы безумного профессора, и таким образом через его же проклятый голос, сплетение гласных и согласных звуков воссоздавался в моем мозгу мой собственный удручающий образ, и это было не просто страшно, это было никак невозможно осмыслить, мозг отказывался соображать, а ноги вели меня сами через весь этот бардак, который заплетался в своих извилинах до бесконечности…
Раскрыв еще одну дверь, я оказался в просторном кабинете, за столом прямо напротив меня сидела в черном плаще Вера, та самая Вера, которую я, казалось, еще совсем недавно затрахал до смерти в ее же собственном автомобиле.
– Ну, ты же умерла, – с ужасом прошептал я, – или ты уже воскресла?!
– Нет, ты просто ошибся, – улыбнулась Вера.
– А как же от нее шел запах трупного разложения?! – от испуга я уже начал говорить сам с собой, говоря о ней
– Так, значит, ты заодно с Вольпертом, – осознал наконец я, – и вы заперли меня сюда, чтобы лишить меня моей свободы и моей работы, присвоить себе мою честность и доброту?!
– Надо же, какой ты догадливый, – засмеялась Вера, – вот уж не думал, что ты такой умный!
– А почему тогда вы меня не убили?! – задумался я, опускаясь рядом с Верой на стул, – или вам надо было оставить меня для опытов?!
– Помнишь, там, в машине я тебе говорила про Сон как Иллюзию Смерти и про то, как мы погружаем в этот сон человека против его собственной воли?! – спросила меня Вера, направляя мне в грудь свой указательный палец.
– Помню, – глухо прошептал я и, вскочив с места, бросился к двери, но раскрыв ее, увидел двух дюжих молодцов в черных плащах.
Они тут же скрутили мне руки, надели на них наручники и опять усадили напротив улыбающейся Веры, которая ничуть не смутилась от этого, а еще слаще заулыбалась на мое измученное и передернутое злобой лицо.
– Это безумье, – еще глуше прошептал я.
– Да, некоторые из исследуемых сходят с ума, но ведь во всяком деле есть свои издержки, – Вера достала золотистый мундштук и затянулась длинной сигаретой.
– А что ждет меня? Ты знаешь?!
– Мы еще не решили, – неожиданно Вера достала из правого кармана черного плаща белый порошок и быстро втянула его носом с ладони, как и тогда в машине.
Кокаин, – догадался я, продолжая молчать.
Потом она сняла с себя черный плащ, и я увидел, что под ним ничего не было, только одно ее обнаженное тело. Еще через мгновение она стащила меня со стула и сорвала всю одежду, и тут же кивнула охранникам в черных плащах, и они молча удалились из комнаты.
– Признайся, что ты меня хочешь, очень сильно хочешь, – прошептала она, усаживаясь верхом на меня. Я не стал разубеждать безумную ассистентку профессора Вольперта и мысленно настроился на половой акт, тем более, что от тех мучений, что я испытал, это было самым верным лекарством. О, Боже, порой она взлетала с меня вверх под самый потолок, как птица, махаа руками и вибрируя всем телом, и громко, страстно и молитвенно дыша, она садилась снова и снова на ствол древа, растущего все так же из меня, уже сочащегося кровными устами, изливая реки, море молока…
Временами я переставал ощущать и ее, и свое тело, я терял рассудок, и тогда мне казалось, что меня насилует сама Вечность! Сама Вечность усаживается на меня и входит в меня всем своим естеством! И не дает мне даже отдышаться!
А я несчастный плачу от страданья, как и от счастья – быть самим собой!
Вскоре Время перестало двигаться. Оно в виде непонятно-безумного механизма застыло в безумно-страшном соединении двух смертных тел, и сквозь легкую дымку соприкосновения моего целеустремленного жала и ее послушно раскрывшейся впадины я вдруг ощутил ее судорожный всхлип, пропадающий в густом безмолвии молочно-горького родного вещества, и тут же очнулся, как будто заново родился в этот свет…