Двор. Баян и яблоко
Шрифт:
Тихо, как побитая собака, подполз Платон и погладил ее плечо.
— Марина…
Женщина вспомнила, как молчал он, притулясь в углу, когда ее изводили. Села, схватившись за голову, и сипло крикнула:
— Не заступился небось… а?.. Что ж, вовсе уж одна на свете?..
Платон дернул себя за волосы и потупился.
— Да что ж я скажу?.. Разве я могу?..
Опять это был прежний, растерянный, униженный Платон.
У Степана после прихода жены долго дрожали руки, но квашню он домесил как следует. Напек хлеба,
Откуда-то из глубины его сердца вдруг быстро взмыла жалость к ней, будто под ворошок сухих веток поднесли огонь и он заторопился вверх, юркий, горячий.
«Поди, поедом ее едят… Одна Матрена сокровище какое… Жилы кулацкие, заедят они ее…»
Вспомнилось, как вошла Марина в его дом в день свадьбы.
В розовом кашемировом платье, в веночке из белых матерчатых цветков, накрытая коротенькой бумажной фатой, Марина переступила порог его дома. Степан сидел рядом с Мариной в «красном углу» избы, держал жену за руку и все не мог наглядеться на нее. В ее круглых серых глазах плавали золотые отсветы жаркого дня, а потупленное лицо было ярче ее розового платья. «Эх, Маринка, Маринка!» — полный счастья, шептал он, сжимая ее теплые пальцы.
Со двора раздался визг — передрались поросята. Это наверняка затеял драку длиннорылый поросенок, самый крупный из всех, да еще и грызун.
Степан вышел во двор. Действительно, большой поросенок распугал всех остальных.
Степан пересмотрел поросят — не покусал ли? Нет, все в порядке.
— Вот запру тебя, черта драчливого!
Взял метлу и, легонько обжигая поросячью спину, погнал его в малую запасную закутку. Схватился за дверь — скобы нет. Хорошая железная скоба была и накладка для замка — все выдернуто с мясом. Степан отшатнулся от двери, будто что-то твердое, тяжелое толкнуло в грудь.
— И скоба понадобилась! Все в свою нору тащили, как воры.
Он вогнал поросенка в закуток, старательно припер палкой дверь и вдруг представил себе Платона и Марину. Платон торопливо дергал плохо поддающуюся скобу, а Марина, наверно, стояла тут же и помогала ему.
— У-у… подлая!..
Степан опять начал вспоминать, что у него пропало, обошел весь двор, а потом злобно рванул к себе дверь в огород.
— Вот теперь деревяшкой запирай, а тут был болт железный, крепчущий… Нет, надо было все тащить… Кабы можно было, весь бы двор с места сгребли в охапку…
На задах корзунинский огород, вон крыша сеновала, вон краешек избы. А на сеновале, наверно, лежат сейчас в обнимку Марина с Платоном.
Дрожащими руками Степан мел двор и шептал:
— Воры, обманщики!
Приди сейчас Марина, плюнул бы ей в лицо.
Кольша вбежал в комнату, задыхаясь от испуга и удивления.
— Корзунины к тебе идут! Старик с большаками.
Степан мрачно сверкнул глазами.
— Чего еще им
Первым не спеша вошел Маркел, готовясь поклониться переднему углу. Но бывший дедовский киот недавно был переделан Баюковым в шкаф, где пестрели корешки книг, а в простенке между передними окнами, что на улицу, зорко смотрел под стеклом портрет Ленина, оклеенный полоской красной бумаги.
Маркел отвел глаза от портрета, дернул плечом и буркнул сыновьям:
— Вот в дом пришли, прости мя, господи… лба по-кстить не на что!..
Андреян и Семен шумно вздохнули, ожидая, что сделает отец. Маркел вдруг торжественно перекрестился в окно.
— Небушко-то… оно везде видно!
Сыновья пропыхтели широкими грудями и тоже покрестились — во всем они верно повторяли отца.
— Давно ль лики-то божьи снял, неправедна душа? — прохрипел Маркел, а сыновья уркнули по-медвежьи.
Степан, еле сдерживая злое нетерпение, ответил:
— Как приехал, так и снял. Коммунисты этих ликов не признают. А вообще это не твое дело. Зачем пожаловали?
Маркел жалобно вздохнул и сел, призакрыв темными веками колючий взгляд, отвечать медлил.
Степан хорошо знал зычный, гремучий голос старика, когда орет на снох — через огород слышно. Сейчас же видно по всему, что каждый вздох и каждое слово Маркелом уже заранее рассчитаны, а сыновья также загодя всему обучены.
— Ровно бы и не так гостей жалуют, — наконец, покряхтывая, вымолвил Маркел.
Степан сказал быстро:
— Мы с тобой сроду не гостились.
Андреян шумно выдохнул воздух.
— Кто с добром, тот и гость.
Семен, помладше, сказал басом пожиже:
— Мы с добром к тебе… по-суседски дело хотим обмозговать.
Все трое говорить не торопились, будто сначала хотели заворожить, подчинить Баюкова мрачной силе своих голосов и угрюмых взглядов. Все трое, густобородые; горбоносые, низколобые, напоминали Степану ястребов: эти хищники летают и поодиночке и крепко сцепившейся стаей.
«Вползли ко мне в дом, вражья сила, — с ненавистью и отвращением ко всему корзунинскому двору думал Степан. — Мозгуют вот сейчас, с какой стороны меня зацепить, а потом трепать, трепать, как птицу… ты, мол, один… а нас-де, ястребов, трое… Не-ет, вы меня голыми руками не возьмете, кулачье!»
И, будто забыв о непрошенных гостях, Степан с равнодушным видом свернул папироску. Он знал, что у Корзуниных курить запрещено, что Маркел, как и все из кержаков, табаку не выносит. Поэтому, поддразнивая, Степан закурил медленно, со смаком, пуская голубые колечки дыма.
— Если пришли по-соседски разговаривать, так и не тяните. Мне пустословить некогда, Маркел закашлялся от дыма, глаза его зажглись по-волчьи и сгасли. Он прокашлялся, смиренно разглаживая закрытую бородищей грудь, и словно выдавил из себя: