Двор. Книга 1

Львов Аркадий Львович

Теперь пришла очередь задуматься Дегтярю, Клава Ивановна сидела как на иголках и вдруг не выдержала:

— Ефим, перестань свои идиотские штуки и нанимайся на работу, чтобы ты был в штате, как все люди!

— Подожди, — остановил ее Дегтярь, — раньше он ответит мне на вопрос: жизнь только с сегодня перестала стоять на одном месте или полтора года назад тоже?

— Э, — сделал пальцем Граник, — Дегтярь хочет поймать меня на горячем, а я ему скажу: завтрашний день — не вчерашний, и не надо сравнивать.

— Нет, — хлопнул по столу Дегтярь, — сравнивать

надо, и мы будем сравнивать, а человек, если ему до лампочки выборы в Верховный Совет и сегодня он хочет жить, как вчера, а вчера, как позавчера, так можно вернуться черт знает куда, должен очень крепко подумать раньше, чем вслух сказать слово: всякие поступки и действия начинаются со слова — это мы уже тысячу раз видели, и у нас есть надежный иммунитет.

— И на здоровье, — сказал Ефим, — а я не хочу, чтобы другой указывал мне, как жить. Сталинская Конституция дает мне право жить и работать, где я хочу, и Граник с высокого полета плевал на вашу мастерскую.

— Ефим, — развела руками мадам Малая, — я вижу, что с тобой по-хорошему не выйдет. Если бы твой папа был живой, я бы дала ему совет: Лазарь, возьми длинную палку, и пусть твой сын посмотрит затылком в небо.

— У папы была длинная палка, — засмеялся Ефим, — она достает меня до сих пор.

— А, — схватился за голову Дегтярь, — человек так понимает жизнь и притворяется, как будто ничего не видит!

— Овсеич, — сказала мадам Малая, — ты прав: он видит все в десять раз лучше, чем мы с тобой. Подождем до завтра.

Пришел доктор Ланда, вслед за ним — Лапидис. Иона Овсеич разрешил Гранику идти и напоследок добавил, что с завтрашнего дня его жизнь должна перекрутиться на сто восемьдесят градусов. Лапидис, которого никто не просил вмешиваться, объяснил: чтобы на сто восемьдесят градусов, надо повернуться задом к самому себе. И засмеялся.

— Для чего я вас вызвал? — обратился Иона Овсеич к Ланде и Лапидису. — Я вызвал вас для того, чтобы выяснить насчет агитпункта. По всей стране, от края и до края, широко развернулась избирательная кампания, а вас не видно и не слышно.

— Где не видно и где не слышно? — перебил Лапидис. — У нас на заводе Марти мне уже давно дали нагрузку.

— Допустим, — сказал Иона Овсеич, — но это там, на заводе, а здесь?

— Нелепая софистика! — замахал руками Лапидис. — Там или здесь, какая разница — СССР у нас один!

— СССР один, — подтвердил Иона Овсеич, — это правильно, но люди разные, и во дворе уже говорят со всех сторон, что Лапидиса и Ланды на агитпункте не найдешь днем с огнем.

Лапидис опять замахал руками: какое ему дело до всех этих болтунов и сплетников!

— Лапидис, — тихо произнес Иона Овсеич, — почему у тебя всегда что-нибудь не так? Мы с тобой много лет соседи, ты работаешь и я работаю, у тебя жена и у меня жена, у тебя есть сын, у меня было двое, это уже другой план, но почему так трудно с тобой договориться? Если бы я один, ты мог бы сказать: у Дегтяря паршивый характер. Но ты со всеми хочешь сделать по-своему и навязать свою линию — линию Лапидиса.

— Послушай, Овсеич, — Лапидис даже

побледнел от злости, — я тебе не Ефим Граник, и ты брось эти разговорчики. У меня хватает серого вещества, я тебе еще одолжу, а эти разговорчики брось!

— Товарищ Лапидис, — засмеялся доктор Ланда, — ей-богу, вы, как петух. Каждый из нас немножко психолог, но не все говорят вслух, открыто, а Иона Овсеич говорит открыто, в глаза. Я не хочу юлить: да, на агитпункте мы бываем редко.

— Вы! — вскочил Лапидис. — А как вы решаетесь судить обо мне, если сами не бываете?!

— Моя жена руководит детским хором форпоста и не может не видеть, кто приходит, а кто не приходит.

— Короче, — подбил итог Иона Овсеич, — я не собираюсь тебя ловить, Лапидис, но ты сам убедился: всем глаза не закроешь — люди смотрят и видят. Ближе к делу. С завтрашнего дня в нашем форпосте надо открыть консультацию для избирателей, чтобы люди могли получить совет от специалиста. Доктор Ланда дает консультацию по своей специальности, инженер Лапидис — по своей. В середине декады приходит из больницы моя Полина Исаевна — она будет заниматься с отстающими детьми по арифметике. Дни приема не будем устанавливать в приказном порядке: хорошо подумайте и назовите сами — потом менять не будем.

На минуту стало тихо. Клава Ивановна посмотрела на Лапидиса, на Ланду, горько скривила губы и вспомнила старого Киселиса:

— Человек уже был без пяти минут покойник, когда ему сделалось обидно, что все свои годы он был в стороне от политической жизни. Коммерсант, хозяин собственной галантереи, он не имел права выбирать даже в городскую думу! А что такое городская дума, какую она имела власть? Считать, сколько ведер воды выпили казацкие лошади на постое и сколько брать с мужика, который оставил своих вшей в казенной бане. Тьфу!

— Мадам Малая, — улыбнулся Лапидис, — если вам сбросить каких-нибудь тридцать лет, пусть даже не тридцать, пусть двадцать пять, я бы ночь напролет стоял с гитарой в руках под вашим балконом.

— Лапидис, — ответила Клава Ивановна, — теперь я вижу, что мне повезло.

Все смеялись, Лапидис тоже. Когда кончили смеяться, Иона Овсеич обратил внимание, что на все четыре стены в форпосте один лозунг, даже не лозунг, а просто объявление: 12 декабря — выборы в Верховный Совет!

Клава Ивановна с удивлением осмотрелась, хлопнула себя по лбу и дала обещание, что через пару дней претензий к оформлению не будет.

— И еще я тебя прошу, — добавил Иона Овсеич, — чтобы не позже послезавтра избиратели могли прочитать, по каким дням и в какие часы Ланда, Лапидис и Дегтярь будут давать консультации. Я свой день назову потом, чтобы Ланде и Лапидису было удобней.

— Ой, — покачала головой мадам Малая, — Овсеич, ты тянешь, как хорошая лошадь, а годы идут, и моложе никто не делается.

Первое дежурство получилось у доктора Ланды. Он пришел ровно в семь часов, сел за столик, который выделили для консультаций в малом форпосте: дошкольников и октябрят временно перевели в большой форпост. Рядом с Ландой сидела мадам Малая.