Двор. Книга 1
Шрифт:
— А Орлову как?
— А Орлову, — разозлился Иона Овсеич, — назовешь Жопасрученко Хая Срулевна!
В морге дежурил старичок. Он вежливо спросил имя, фамилию, возраст. Клава Ивановна, хотя готовилась заранее, немого растерялась, тогда старичок предложил ознакомиться с покойниками визуально. Клава Ивановна вздохнула с облегчением и невольно засмеялась: только сейчас она сообразила, что вопрос насчет имени и фамилии имел в виду не ее. Старичок молчал, и Клава Ивановна сама рассказала про свою ошибку. Нет, объяснил старичок, они интересуются только своими клиентами,
Клава Ивановна заторопилась, но старичок дал совет отложить до утра: когда несчастье, какой смысл спешить. Тем более, мадам ищет не дочь, не сестру, не золовку.
— Откуда вы узнали? — поразилась Клава Ивановна.
— Откуда я узнал? Посидите на моем месте с девятьсот пятого года — вы тоже будете узнавать.
— Интересно, — сказала Клава Ивановна, — а кто же она мне, по-вашему?
Старичок ответил, он не знает, кто, но мадам имеет крупные неприятности и может иметь еще больше. Когда не боятся неприятностей, не ищут.
Нет, возмутилась Клава Ивановна, как раз сейчас он не угадал: у нее сердце рвется на куски от жалости, и она готова отдать полжизни — только бы не было несчастья.
— Полжизни, — пожал плечами старичок. — Вчера приходил мужчина — он соглашался отдать всю жизнь. И весь мир в придачу. По внешнему виду, можно определить, партеец.
— Ну? — у Клавы Ивановны пересохло в горле. — Пожилой? Молодой?
Старичок снова пожал плечами: мадам сама понимает, здесь не аукцион, последний голодранец может предложить миллиард и не прогорит. Партеец был пожилой, он искал мужчину. Но люди иногда притворяются: говорят, ищут мужчину, а на самом деле — женщину. И наоборот. Но, опять-таки, не следует отчаиваться — еще не все потеряно.
Нет, вдруг заплакала Клава Ивановна, не надо ее утешать: что стоят наши слезы и переживания, когда речь идет о человеческой жизни!
Дегтярь целиком поддержал мнение служителя из морга: утро вечера мудренее. Кроме того, он не претендует быть пророком, но дает сто против одного, что вообще не надо искать.
— Овсеич, — Клава Ивановна вытерла платочком глаза, — у тебя крепкие нервы, ты можешь спокойно спать, когда над головой стреляют пушки.
Дегтярь сказал, что не может спать спокойно, когда над головой стреляют пушки, но люди часто делают из мухи слона: предметы надо держать на расстоянии, а не подносить чересчур близко к глазам.
Утром, Клава Ивановна только что с трудом поднялась, такую провела ночь, женщина из горклинбольницы, бывшей еврейской, принесла записку: доктор просит зайти в течение дня, когда будет удобно. У Клавы Ивановны закружилась голова и подкосились ноги. Женщина сказала, что мадам Малая побледнела, как мертвец, и пусть возьмет себя в руки, а то от волнений
— Ципун вам на язык, — ответила Клава Ивановна.
— О, — засмеялась женщина, — за мое жито еще и меня побито!
— Подождите, — Клава Ивановна взяла свое портмоне, достала рубль и протянула. — Нате.
Женщина сначала отнекивалась, поскольку мадам Малая, как она догадывается, не жена Рокфеллера, но в конце концов уступила: когда чересчур отказываешься, люди могут подумать, что от гордости.
В больнице, учитывая непосетительное время, надо было оформить пропуск, и Клава Ивановна, хотя ее задержали на полчаса, не больше, доказывала, что с такими бюрократами и формалистами следует объясняться только через наркомздрав.
Доктор сидел в ординаторской и заполнял истории болезней. Клава Ивановна постучала, зашла, он продолжал свое дело, как будто не слышал, не видел, и у нее вдруг нехорошо екнуло сердце. Она стояла возле дверей, сама себе удивляясь, откуда этот страх перед простым человеком, но, пока доктор не обратил внимания, терпеливо ждала. Первые секунды он смотрел молча, потом сразу, без вступления, сообщил, что уже все в порядке и опасность позади, но остается психическая травма.
Клава Ивановна покрутила пальцем возле виска и спросила:
— Это?
Доктор ответил, что этого, слава Богу, нет, но женщина, когда режет себе вены, чтобы наказать мужчину, долгое время хорошо помнит. Клава Ивановна прикусила губу, невольно вырвался стон, и сказала доктору, что Лялю сто раз предупреждали, а она все равно делала по-своему и доигралась. Увы, вздохнул доктор, надо сделать, чтобы убедиться, что делать не надо было. Нет, сказала Клава Ивановна, если тебя останавливают, не обязательно пробовать самому — можно поверить людям. Но каждый хочет по-своему — отсюда результат. Да, поддержал доктор, человека надо усовершенствовать, чтобы каждый не хотел по-своему, — тогда все станет на свое место.
Палата была просторная — человек на двадцать. Возле каждой кровати стоял табурет, для тяжелых больных — рядом утка, некоторые с мочой, видимо, не успели вынести, на подоконнике и за окном — кастрюльки, всякие баночки-скляночки с пищей, женские трико и лифчики.
Ляля, когда увидела Клаву Ивановну, спряталась под простыню.
— Открой лицо, — приказала Клава Ивановна, — и посмотри мне в глаза.
Ляля не отвечала, наоборот, еще плотнее натянула простыню. Больные сделали мадам Малой знак, чтобы она не сильно настаивала, а поговорила о чем-нибудь постороннем.
— Ляля, — сказала Клава Ивановна, — с фабрики интересуются, когда Орлова выйдет на смену, и передают тебе привет. Иона Овсеич тоже передал привет, велел не распускать свои нервы и крепко держать себя в руках. Когда человек верит, что будет хорошо, можно считать на девяносто процентов, что уже хорошо.
Клава Ивановна осторожно отвела угол простыни, Ляля больше не пряталась, и теперь можно было спокойно поговорить.
— Орлова, — мадам Малая наклонилась к самому уху, — здесь не место обсуждать, но я бы никогда не поверила, что ты такая идиотка!