Дворец грез
Шрифт:
Впереди замаячила тень. Подняв голову, я увидела, что уже поравнялась с кабинетом Амоннахта, а сам Хранитель стоит у дверей кабинета и разговаривает с писцом. Они прервали беседу и поклонились мне, Амоннахт бросил на меня озадаченный взгляд. Я подошла к нему.
— Я бы хотела навестить своего наставника, прорицателя, — сказала я, поражаясь тому, как ровно и естественно прозвучал мой голос. — Ты позволишь мне, Хранитель?
Просьба была абсолютно спонтанной, мне хотелось убежать туда, где я могла бы прийти в себя. Амоннахт проследил взглядом дорожку, по которой я шла, потом вопросительно посмотрел на меня.
— Да, я была во дворце
Я выдавила кривую усмешку. Хранитель казался озадаченным.
— Мое позволение зависит от позволения царя, госпожа Ту, — ответил он. — Я подойду к нему с твоим вопросом, как только он закончит на сегодня свои дела с управителями.
Большего я и не ожидала, кивнула и тотчас пошла дальше. Сцена в приемной Рамзеса начинала складываться в последовательность ярких картин, ранивших мое сердце, как лезвие ножа, и я поспешила уединиться в своей келье, чтобы не разрыдаться прямо перед Амоннахтом.
Остаток дня я провела на кушетке, отрешенно баюкая малыша и всхлипывая от унижения, но ближе к закату Амоннахт прислал сообщение, что царь позволил мне навестить Гуи, если я возьму с собой стражника из гарема. Чтобы я не сбежала, мрачно подумала я. Я уложила Пентауру в корзинку, которая быстро становилась мала для него, и приказала Дисенк привести в порядок мое лицо.
Пока она героически пыталась замаскировать мои опухшие глаза и покрасневший нос, я смотрела на свое непривлекательное отражение в зеркале и отщипывала кусочки холодной гусятины с сельдереем. Я не могла смириться с судьбой, на которую царь так бессердечно обрекал меня, я должна была что-то сделать, но что? Это мог знать Гуи. В отличие от фараона Гуи всегда заботился обо мне. Он должен подсказать какое-нибудь разумное решение. Я была уверена, что безвыходных положений не бывает.
Так я пыталась успокоиться и собраться с силами, пока прохладные руки Дисенк колдовали над моей кожей, но эти храбрые мысли были слабым утешением, и мне огромных усилий стоило не разрыдаться снова, когда я наклонилась поцеловать спящего сына.
Стоял теплый розовый вечер. Я осталась равнодушной к тихой прелести закатного солнца, заливающего нежным светом гладь озера Резиденции. Стиснув зубы и зажав ладони в коленях, я села в каюту скифа, безразлично глядя на розовеющие борта своего суденышка и отрешенно прислушиваясь к хлопанью паруса. Пристань поместья Гуи показалась мне мечтой, к которой я стремилась долгие годы.
Оставив кормчего и гребцов у воды под деревьями, я прошла под пилоном, миновала будку привратника, обменявшись со стариком несколькими словами, которые тут же забыла, и направилась по дорожке к дому. Нут наконец поглотила солнце, оно исчезло за горизонтом, и спустились сумерки.
Пройдя в ворота сада, я ступила на мощеный двор, и тут из-за угла дома вышел Гуи. Мы одновременно увидели друг друга и остановились. Темнота надвигающейся ночи стала сгущаться между нами, и мне вдруг показалось, что мы стали участниками какого-то магического ритуала или фигурками в чьей-то страшной и непонятной игре. Я всю дорогу представляла, как брошусь в его надежные
— Гуи, — сказала я, — я в беде. Я боюсь.
Он не ответил. Наклонив голову, он молча прошел через двор, как серебристо-бледный призрак, в мягких сумерках только набедренная повязка разделяла плавные контуры его фигуры. Он, очевидно, собирался плавать. Запечатлев поцелуй у меня на лбу, он прошел мимо, я последовала за ним в сад.
Он вел меня в сторону от дорожки, через кусты. Обойдя пруд с лотосами, мы углубились в буйные заросли и наконец подошли к подножию стены, что отделяла его поместье от соседнего. Там он обернулся ко мне и кивнул:
— Рассказывай.
Во мне будто прорвало плотину. Сжав кулаки, глядя на темную кирпичную стену за его спиной, я рассказала, как мне не позволили вернуться в свои комнаты, как отказали в аудиенции, как с отчаянным упрямством все же я пошла в приемную фараона и просила вернуть меня на его ложе, а потом умоляла отпустить в мое поместье в Фаюм.
— Он не имел права так поступать со мной! — выкрикнула я. — Я сделала все, чтобы он не мог обойтись без меня, я всячески ублажала его, и как он отплатил мне, Гуи? Он выбросил меня, как ненужный мусор, отшвырнул, как грязную юбку, которую никогда больше не наденет! Он унизил меня перед своими управителями. Говорил со мной так надменно, будто не знает меня! Я ненавижу его!
И вдруг я осеклась, потому что, высказав наконец это, я почувствовала огромное облегчение. Это правда. Я ненавидела его. Под израненным самолюбием, под горечью разочарования, чувством отвергнутости, крушением надежд бушевало море ненависти к человеку, которому я подарила свою девственность, любовь и преданность, а он отплатил мне за это непостоянством и безразличием.
— Я ненавижу его, — шепотом повторила я. — Я желаю ему смерти. Я готова убить его за то, что он со мной сделал.
Воцарилось долгое молчание. Все время, пока я произносила свою горячую тираду, Гуи простоял не шелохнувшись. Он внимательно смотрел на меня, его руки были свободно опущены вдоль тела. Нас обступала ночь. Серый сумрак поглотил кроны деревьев, и они, будто неясные тени, дрожали и шептались над нашими головами. От земли сочилась темнота, обволакивая нас туманом таинственности; белое тело Гуи стало серым и бесплотным. Я слышала его спокойное, ровное дыхание, только напряженный взгляд противоречил безмятежности мерного ритма.
Наконец он заговорил, и это было так, будто я только и ждала этих слов, чтобы черный замысел полностью созрел и оформился у меня в голове.
— Ты уверена? — тихо спросил он. — Ты совершенно уверена? Тогда почему бы и нет? Он подло поступил с тобой. Он приговорил тебя к жизни в невыносимой тоске, начисто лишил свободы. Он опозорил и унизил тебя. И ты ни в чем не виновата. Ты сделала для него все, что могла, и жестоко поплатилась за это. — Он шагнул ближе ко мне, тень скользнула по его бледному лицу и осталась лежать под потусторонними красными глазами. — С такой же слепой беспощадностью он поступает с Египтом. — Его голос звучал гипнотически. — Нельзя позволять ему это. Ты попыталась помочь своей стране, и твоя попытка была напрасной, но в этом нет твоей вины. Убийство фараона будет актом милосердия.