Дворец грез
Шрифт:
Я смотрела на его крепкие зубы и чувственные губы, и душевное волнение покидало меня, уступая место внутреннему покою. Акт милосердия. О нет, мой Мастер. С моей стороны — это акт попранного честолюбия, а с твоей — акт государственной измены. Но какими бы ни были мотивы, мы одного поля ягоды, я и ты, нас тянет друг к другу, как вожделение к молодой плоти, как жажду к крепкому вину, как ярость к отмщению…
— Ты всегда знал, что мы к этому придем, правда, Гуи? — медленно проговорила я. — Даже если бы мне удалось выполнить твое задание и повлиять на изменение политического курса фараона — задание, которое никто был не в силах осуществить, и ты знал это, — однако ты всегда знал, что в конечном счете его убийство необходимо. Поэтому ты никогда по-настоящему
Он не ответил. Он продолжал смотреть на меня без всякого выражения, но мне показалось, что я заметила, как на этих красиво очерченных губах промелькнула улыбка.
— И твои друзья, — продолжала я, осторожно нащупывая ход через лабиринт, который неожиданно все яснее проявлялся перед моим внутренним взором, — этот надменный Паибекаман, твой брат Паис, генерал Банемус, Панаук, Пенту, Мерсура — они тоже хотят его смерти, правда? Тогда власть в Египте захватит армия, Гуи, а царевич удобно устроится на Престоле Гора? Как долго вы все собирались и строили планы, лелея свои предательские мечты? Царевич тоже принимал в этом участие?
Мне следовало бы оскорбиться, что меня использовали, что меня предали. Более того, они видели во мне шанс к достижению своей цели, но я сама значила для них меньше, чем те бокалы, из которых они беззаботно пили вино. Но я не чувствовала себя оскорбленной. Я разделяла их желание избавить Египет от его правителя. Только теперь я преследовала собственные цели. Я была одной из них. Я была связана с ними. Знал ли Гуи, в своей тайной мудрости, что все случится именно так?
— Ты проницательная молодая женщина, — сказал Гуи, и улыбка, тень которой я заметила раньше, теперь наконец блеснула на его лице. В ней не было теплоты. — Все, что ты сказала, правда, и я много раз говорил тебе о причинах, которые заставляют нас действовать так. Но царевич еще не с нами. Мы надеемся, что, как только его отец будет устранен, он примет наши предложения по восстановлению Маат в Египте. Потому что между ним и его здравым смыслом не будет больше преграды ложной преданности. Но мы обратимся к царевичу, когда придет время. Ты с нами? — Его руки, два серых мотылька во мраке ночи, взлетели, и я ощутила его ладони на своих щеках. — Ты уже убивала раньше, — прошептал он, к его дыханию примешивался знакомый аромат жасмина, — и по гораздо менее веской причине. Я знаю, Ту. Рано или поздно, с моей помощью или сама, ты пришла бы к этому решению, потому что та слишком горда и слишком неразборчива в средствах, чтобы провести остаток жизни узницей гарема. — Его пальцы скользнули по моей коже. — Ты скорее рискнешь стать царицей рядом с сильным молодым царем, когда он взойдет на трон и будет выбирать себе женщин, чем зачахнешь, отвергнутая жирным стариком, правда?
Я отпрянула от него.
— Почему я должна сделать это? — резко спросила я. — Зачем мне рисковать собой? Пусть Паибекаман избавит вас от этого проклятия!
— Паибекамана тотчас же заподозрят наряду со всеми теми, кто постоянно прислуживает царю, — возразил Гуи. — Но ты всего лишь одна из сотен его женщин, более того, тебя больше не допускают в царские покои. Тебя не коснется даже тень подозрения.
— Но если меня больше не допускают в царские покои, — ответила я, тогда как я смогу подобраться достаточно близко, чтобы… чтобы… убить его? — Слова слетели у меня с языка, их вкус был странно чужой и одновременно знакомый. — Бессмысленно пытаться отравить его еду или питье. Его дворецкие пробуют все, что ему приносят.
Мое сердце заколотилось быстрее, и мысли одна за другой замелькали в голове.
Я отвернулась от Гуи и начала расхаживать взад-вперед, едва замечая свежесть травы под ногами и тусклые песчинки первых звезд над головой.
— Возможно, я смогу накормить чем-нибудь его льва, чтобы он взбесился, но
Я не смотрела на него, а он стоял неподвижно, пока я металась перед ним.
Некоторое время я лихорадочно размышляла; огонь, будто крепкое вино, будоражил кровь и медленно струился по жилам, у меня закружилась голова. Потом вдруг идея вспыхнула у меня в голове, такая дьявольская, такая восхитительная, что у меня вырвался стон, и я остановилась. Конечно же, конечно. Я подбежала к Гуи.
— Ты должен дать мне мышьяк, — выпалила я. — Я не смогу накормить его им непосредственно, но я подмешаю его в драгоценное масло, с которым обычно делала ему массаж. Я постараюсь убедиться, что его новая возлюбленная, Хентмира, разотрет масло но всему его телу своими любящими руками. Никто не заподозрит, что причина в этом, а если и заподозрят, вина падет на Хентмиру.
— Ты хотела бы этого, не так ли? — сказал он. Его голос охрип и дрожал от такого же возбуждения, что захватило меня. — Но что, если она потом обвинит тебя?
Я схватила его руки и встряхнула их.
— Только Гунро может связать меня с маслом, а она будет отрицать мою причастность. Она ведь одна из нас, не правда ли? — (Он кивнул.) — Это великолепно, Гуи. Все пойдет как надо!
— Хочу тебя предостеречь, — сказал Гуи. — Я точно знаю, что мышьяк действует, если добавить его в пищу или питье, но я не уверен, насколько быстрым будет результат, если втирать его в кожу. Я не проделывал опытов, чтобы определить это. Думаю, результат зависит от того, какая поверхность будет охвачена, сухая кожа или вспотевшая, от содержания яда в масле, но я не уверен. Это определенно убьет Хентмиру, так же как и Рамзеса, если доза будет достаточно велика, чтобы достигнуть своей цели.
— Тогда дай мне столько, чтобы результат был верным. — Я не собиралась отступать. — Почему я должна заботиться о Хентмире? Пусть она станет жертвой неизбежного риска, с которым всегда была сопряжена жизнь привилегированных наложниц гарема, если она настолько глупа, чтобы верить в то, что милость фараона делает ее неуязвимой.
Я вдруг отчетливо вспомнила себя, измученную беременностью, растрепанную, заплаканную и страдающую от сердечных мук. Хентмира тогда поклонилась мне на узкой дорожке и пробормотала почтительное приветствие, но ведь дверь царской опочивальни закрылась именно за ней, а я вышла оттуда, обезумевшая и опозоренная, и поплелась в темноте в свою комнату. Безрассудство охватило меня, мой неистовый прилив безумия, казалось, передался Гуи, он притянул меня к себе, взял за подбородок и впился губами в мои губы.
Я закрыла глаза, и сразу же прежние желания, что не давали мне покоя все время, пока я жила в его доме, вернулись ко мне. Мои руки нашли его волосы, густую серебристую гриву, я запустила пальцы в их шелковистую массу. У его губ был вкус жасмина. Я не знала, какое из чувств сильнее, на меня одинаково сильно действовали и вид, и вкус, и запах, но это не имело значения, я могла позволить всем чувствам поглотить меня, потому что это был мужчина всей моей жизни, Гуи-друг, Гуи-учитель, Гуи — призрачный любовник моих девичьих фантазий, и в его объятиях я могла найти то, что всегда искала. Я прошептала его имя, мои колени подогнулись, и его руки обвили меня, опуская на землю.
В нашей любви не было нежности. Мы оба горели в огне своего безумного заговора, и, когда пламя его охватило нас, мы растворились друг в друге. Эта ночь остается одним из моих самых печальных воспоминаний, потому что это был не тот порыв невысказанных чувств, когда тела сливаются в одно целое в высшем проявлении любви и возникает новая гармония. Наша страсть питалась из пагубного источника и, удовлетворяя наше вожделение, несла в себе только разрушение. И все же я наслаждалась им, чувствовала его и прикасалась к нему, целовала и ласкала его странное, лунного цвета тело, которого страстно желала, думаю, с тех пор как впервые увидела его, и наконец он уступил мне.