Дворец грез
Шрифт:
ГЛАВА 12
Через две недели, в конце месяца эпифи, мы отплыли в Асват. Вода в реке была на самом низком уровне, едва заметное встречное течение почти не замедляло наш ход, и господствовавший в это время года северный ветер неумолимо тал нас на юг. Мы с Дисенк путешествовали на ладье Гуи, расположившись на подушках под балдахином, что соорудили для нас рядом с его каютой, которую он делил со своим личным слугой Неферхотепом. За нами следовала ладья с припасами и многочисленной прислугой. Среди них был и Ани со своей дощечкой, на которой он должен был записать согласие моего отца на то, чтобы его дочь стала наложницей в гареме Рамзеса.
Я ступила на причал Гуи с чувством гордости, памятуя о том, насколько иным было мое предыдущее путешествие
Даже в разгар мертвого сезона Египет был прекрасен. Выжженный и иссушенный, буро-коричневый и пыльный, он хранил свою вечную гармонию в зубчатом абрисе пальмовых рощ и поникших деревьев, в скоплениях побеленных домишек, уступавших место потрескавшимся в ожидании влаги полям, и за этим всем разливался бежевый отсвет пустыни, с редкими скалами, острыми, как лезвие ножа, на фоне безжалостно синего неба.
Воздух становился чище и суше, и я вдыхала его, как лекарство. «Однажды я смогу стать царицей всего этого, — думала я, глядя на проплывающие за бортом картины Египта. — Я покорю фараона. Я сделаю так, что он не сможет обходиться бел меня ни в чем. Из наложницы я превращусь в царицу. Возможно, даже стану Старшей царской женой, потому что я намного моложе и Аст, и Аст-Амасарет, его главных жен, и с ними что-нибудь может случиться. Однажды я взойду на трон рядом с ним, и предо мной будут склоняться самые знатные головы Египта». Приятно было так мечтать, пока горячий ветер поднимал волосы с липкой шеи и обдувал струйки пота со спины.
Я не думала о темных таинствах спальни, равно как старалась не вспоминать ощущение дряблой царской плоти под своими руками и запах его лихорадочного дыхания. Если я и представляла себе все эти неизбежные интимные сцены, в моих мечтах они происходили с царевичем Рамзесом, которому я дарила свои ласки, а он прижимался губами к моим губам. Я знала, что придет время, когда придется преодолеть свое отвращение к телу фараона, но до этого было еще далеко. Я решила жить настоящим.
Несколько раз за эти спокойные долгие дни мы с Гуи садились рядом в насыщенной испарениями тесноте его каюты и разговаривали, пока Неферхотеп омывал его и давал ему подкрепиться. В темные часы, когда мы останавливались в какой-нибудь спокойной бухте, слуги разжигали костер на берегу, его искры взлетали в черное небо, и над медленной водой ветер доносил до нас их смех и обрывки разговоров; мы плавали вместе обнаженными, молча упиваясь теплыми шелковистыми объятиями нашего отца Нила, а потом я сидела, закутавшись в халат Дисенк и подтянув колени к под-бородку, и смотрела, как мой Мастер безмолвно общается со своей сестрой луной. Это должно было сблизить нас, но только послужило мне напоминанием о том, что наше время с Гуи истекает, что его эра в моей жизни подходит к концу и другие теперь займут его место.
Думаю, ему было грустно. Если бы я была меньше увлечена собой и могла понимать чувства других, а эта способность приходит с возрастом, я, наверное, поговорила бы с ним о его чувствах, но я не хотела с этим считаться. Когда они начинали вторгаться в мои честолюбивые мечты, я вспоминала, как он управлял мной, использовал меня, планировал дни, не заботясь о моих желаниях, и так отвоевывала расстояние, что постепенно увеличивалось между нами. Мне казалось, что я больше не нуждаюсь в нем, что моя сторона в наших отношениях теперь перевешивает, ведь это он захотел, чтобы я добилась успеха с Рамзесом, но я ошибалась. Все преимущества пока еще были у Гуи. И всегда будут.
В раскаленный полдень ладьи пришвартовались в канале у храма Вепвавета, и мы с Дисенк, окруженные стражей, сошли по сходням, миновав толпу возбужденных селян, чтобы выслушать приветствия верховного жреца моего божества. Гуи остался в каюте, но я прежде всего хотела совершить
Они все были здесь, мои добрые соседи, в своих грубых юбках и платьях, с любопытными глазами, в которых затеплилось робкое восхищение при виде балдахина с золотыми кистями, что укрывал меня от солнца, серебряных лент, вплетенных в мои сияющие черные волосы, струящейся прозрачности моего гофрированного длинного одеяния над белыми кожаными сандалиями, на ремешках которых поблескивали красно-оранжевые маленькие сердолики. Я улыбнулась им, узнавая в толпе тех девчонок, которые когда-то боялись и избегали меня, и мне вдруг стало жаль их; безжалостное солнце уже сделало их кожу слишком темной и грубой, последние следы юной свежести были тронуты увяданием. Я могла бы выглядеть так же, если бы осталась здесь, подумала я с внутренним содроганием. Мои подошвы навсегда сделались бы грубыми, от привычки щуриться на солнце на лице появились бы маленькие морщинки, руки бы стерлись и покрылись мозолями от домашней работы. Бедняжки, они больше не были моими врагами.
Стражники аккуратно прилагали путь сквозь толпу, и наконец я оказалась перед верховным жрецом. Маленький застенчивый мальчик держал курильницу рядом с ним. Я поклонилась жрецу, и он поклонился мне в ответ.
— А я помню тебя, — сказала я, удивившись такому совпадению. — Ты учил грамоте Паари, но отказался учить меня, но теперь, вижу, ты достиг намного более высокого положения!
Он оказался моложе, чем тот безликий взрослый человек, которого я запомнила, у него было живое моложавое лицо и внимательные карие глаза.
— Мне не следовало быть таким глупым, Ту, — ответил он весело. — Мы слышали, ты теперь стала искусным писцом и, более того, врачевательницей! Добро пожаловать домой! Твой бог ждет тебя!
Я улыбнулась ему в ответ и последовала за ним, когда он повернулся и пошел в храмовый двор.
Храм Вепвавета был почему-то меньше того, что остался в моих детских воспоминаниях, он будто стал занимать меньше места и уже не казался мне таким роскошным. В храмовом дворе Дисенк склонилась, чтобы снять с меня сандалии. Я протянула свой дар Вепвавету: нагрудное украшение, усыпанное драгоценными камнями, которое мне подарил Гуи после праздника с его друзьями. Мне было очень жаль расставаться с ним, но я была обязана Вепвавету много большим, чем могла когда-нибудь отплатить, и это ощущение возросло в тысячу раз, когда я увидела девчонок из своего селения. Если бы не милость моего бога, я была бы одной из них, стояла бы сейчас, тараща глаза на какую-нибудь накрашенную и благоухающую знатную даму, которая приехала выразить свое надменное почтение этому младшему божеству. «Младшему, но только не для меня, — думала я, входя во внутренний двор. — Я твоя преданная рабыня, великий Вепвавет».
Внутренний двор был песчаный, и горячий песок обжигал мои нежные босые ноги. Верховный жрец и его помощник шли впереди меня, направляясь к закрытым дверям святилища, а я остановилась на крошечном островке тени от внутреннего пилона, и тут из-за камня появилась чья-то фигура и выступила вперед.
— Паари! — крикнула я и через мгновение уже была в его объятиях.
Мы надолго приникли друг к другу, потом он отстранился и оглядел меня с ног до головы.
— О боги! Какая ты красотка! — сказал он. — И как ты замечательно пахнешь! Мне разрешили, заметь — разрешили, принять твой подарок и положить его у дверей. Несомненно, это великая честь. Ради такого важного случая вызвали храмовых певцов и танцовщиц. Одна из них помолвлена со мной. Не каждый день наложницы фараона удостаивают Асват своим посещением.
Он широко улыбался, но я не могла читать в его глазах. Он превратился в красивого юношу, с прямой спиной и широкой грудью, но его губы были те же, в любой момент готовые искривиться в усмешке, и его жесты живо напомнили мне все наши радости и огорчения. Я отчаянно любила его.
— Я еще не наложница! — прошептала я в ответ, когда двор позади него начал наполняться певцами и танцовщицами, о которых он говорил. — Пока отец не даст своего согласия! А теперь оставь меня и позволь выполнить обряд почитания Вепвавета!