Дворец наслаждений
Шрифт:
— Достопочтенный Несиамун, — объявил вестник и, пропустив нас вперед, вышел, закрыв за собой дверь.
Мы склонились в почтительном поклоне, я же потихоньку оглядывал комнату. Она была просторной и изысканно обставленной. Стены отсвечивали синим и нежно-бежевым, цветами египетской пустыни, переданными художником поистине великолепно; я вспомнил разговоры о том, что наш царевич обожал бескрайние горизонты пустыни и часто бродил в одиночестве среди песков, чтобы побыть одному, или поразмышлять, или поохотиться. Это пристрастие несколько отдалило его и от его более светских братьев, и от вельмож, которые пытались перетащить
Этот Рамзес держал себя мудро и спокойно, открыто выражая любовь лишь к своему отцу и своей стране, в то время как его братья едва не дрались за трон. Гуи как-то сказал мне, что нарочитое самоустранение царевича и его доброта скрывали амбиции не менее яростные, чем у его братьев, просто он был более умен и терпелив в своем стремлении к цели, завоевывая сторонников силой своей личности. И если Гуи прав, то царевич достиг своей цели, ибо теперь он был наследником фараона, его правой рукой, уже правящей страной, поскольку старый фараон был болен и немощен и готовился оставить Египет, уплыв на Небесной Ладье. Свои мысли относительно будущего страны царевич по-прежнему держал при себе, но ходили слухи, что он начинает проявлять осторожный интерес к армии, заброшенной в годы правления отца, и что после смерти фараона армия возродится вновь.
Мебель в комнате была простой, но очень изящной и дорогой; позолоченные стулья из кедра, жаровни из полированной бронзы, тройной алтарь богов Амона, Нут и Хонсу, отделанный золотом и выложенный изнутри плитками из фаянса, сердолика и ляпис-лазури. Повсюду стояли светильники — на заваленном свитками письменном столе, маленьких столиках, в углах комнаты. Возле стола фараона сидел писец с палеткой на коленях, который бросил на нас равнодушный взгляд.
Но я не смотрел на него и не смотрел даже на царевича, ибо в комнате находился еще один человек, который сидел, лениво развалившись на золоченом стуле. При виде нас он медленно поднялся с той грацией, от которой меня всегда пробирала дрожь. Я услышал, как что-то хрипло пробормотал про себя Мен. Сердце у меня бешено колотилось, когда мы стояли, ожидая, что скажет Паис.
Он смотрел на нас, улыбаясь своими накрашенными губами.
— Приветствую тебя, Несиамун, — мягко сказал царевич. — Я думал, что буду иметь удовольствие видеть тебя завтра, но глашатай понес какую-то чепуху о царском сыне, которому якобы угрожает смертельная опасность, и о том, что ты стоишь у дворцовых ворот и не желаешь уходить. По совету генерала Паиса я уже отдал приказ об аресте твоего сына, Мен, по обвинению в похищении твоей дочери, Несиамун, так что теперь остается дождаться, когда люди Паиса разыщут его и тем самым спасут твою дочь. Что же, в таком случае, привело вас ко мне? Говорите, ибо я голоден.
— В деле о похищении, мой повелитель, — начал Несиамун, — генерал действовал слишком поспешно. Моя дочь отправилась погостить в дом Мена, не спрося на то моего разрешения, и я молю вас отменить приказ об аресте. Произошло недоразумение.
— Вот как? — произнес царевич. — В таком случае почему твою дочь ищет вся полиция Пи-Рамзеса?
— Я вызвал полицию, когда узнал, что Тахуру пропала, — спокойно ответил Несиамун. — Я понятия не имел, что она пошла к своему жениху. Она ушла, не
— Не сомневаюсь. — Царевич поднял тонкие брови. — Значит, твоего сына, Мен, можно обвинить лишь в слишком горячей любви? — Он повернулся к Паису, который стоял, скрестив на груди украшенные браслетами руки. — Молодой человек ведь тоже исчез, разве нет? Он не явился на дежурство в твой дом?
— Да, повелитель, — ответил Паис. — Он оказался совершенно ненадежным человеком, и мне пришлось отправить его обратно, в дом его отца, где он прятал госпожу Тахуру. Мен не знал, что она находится в его доме.
— Негодяй! — закричал Мен. — Это ложь! Все ложь! Где мой сын? Он жив?
— Почему, во имя богов, ты об этом спрашиваешь? — раздраженно спросил царевич. — А ты? — обратился он ко мне. — Я тебя не знаю. Что ты здесь делаешь?
Внезапно наступила тишина. Паис улыбался, не отрывая от меня глаз, но его взгляд был холоден.
Пришло мое время. Глубоко вздохнув, я порвал со своим прошлым окончательно и бесповоротно.
— Я пришел, чтобы молить вас о снисхождении, мой повелитель, — сказал я. — Я Каха, писец господина Мена. Я думаю, что должен рассказать вам одну очень длинную историю, но, прежде чем я начну, хочу спросить вас: вы когда-нибудь слышали, чтобы кто-нибудь называл вам следующие имена: прорицатель Гуи, генералы Паис и Банемус, управитель царскими слугами Паибекаман, госпожа Гунро?
Царевич попытался вспомнить, но затем лишь покачал головой. Его лицо ничего не выражало, но взгляд стал настороженным.
— Да, — резко ответил он. — Продолжай.
И я продолжил. Держа в руках рукопись Ту, я рассказал все. Я говорил долго; слуги тихо входили и выходили из комнаты, подливая масла в светильники, внося подносы с вином и медовым печеньем. Никто не притронулся к яствам. Рамзес слушал молча, ничем не выдавая своего волнения, в комнате раздавался только мой голос. Несиамун и Мен, погрузившись в свои мысли, стояли, опустив голову. Паис, сжав губы, сверлил меня взглядом, и я знал, что, если сейчас не сумею убедить царевича в правдивости всей этой истории, меня ждет жестокая и неминуемая расплата. Мне было страшно, но я не отступал.
Кто-то подошел к двери, вошел в комнату и начал что-то говорить, но царевич остановил его одним движением руки. «Потом», — сказал он, продолжая внимательно слушать меня. Дверь тихо закрылась. Когда я закончил свой рассказ, царский писец незаметно разминал онемевшие пальцы, а в светильниках догорали остатки масла.
Рамзес внимательно смотрел на меня, сжав выкрашенные хной губы. Затем повернулся к генералу.
— Очень интересная история, — небрежно заметил он. — Длиннее и запутаннее, чем сказки, которые мне рассказывала нянька, но столь же захватывающая. Паис, что ты об этом думаешь?
Генерал пожал широкими плечами.
— Чудо выдумки, смешанное с крупицами правды, чтобы вонзить смертоносное жало, мой повелитель, — ответил он. — Я знал этого человека, когда он служил у моего брата. Даже тогда он был болтлив и непостоянен. Вы, конечно, знаете, что женщина, которая много лет назад пыталась убить Единственного, сбежала из ссылки и сейчас находится в городе. Я полагаю, что она сговорилась с Кахой, чтобы очернить тех, кто некогда проявил к ней доброту, и с помощью лжи заслужить себе прощение. Они и придумали эту дикую историю.