Дворец Посейдона
Шрифт:
— Я сказала — оставь, потому что я все время одна. Ты пропадаешь целыми неделями. Приходишь, когда хочешь. Я же не животное? Не знаю… Вот и все.
Какой спокойный голос у нее, когда она гладит. Мито засмеялся.
— Как будто я где-то бываю! — Он закашлялся. Подавив кашель, затушил в пепельнице сигарету. — Убивает меня это курение…
— А ты не кури!
— «Не кури», — передразнил он ее и снова улыбнулся, — «не кури»!
Мари улыбнулась:
— Да, а что?
— «Не кури»!
Мито положил
Мари украдкой взглянула на Мито и только на секунду остановила взгляд на его груди. Над правым соском синела татуировка: Жужуна, Ира, Лили… «Это грехи молодости», — смеялся обычно Мито.
«Ведь он меня еще не знал тогда, — думала Мари. — Что тут такого?»
Она чувствовала, что если будет его ревновать, то станет смешной. Ведь не жена она ему? Она всего-навсего Жужуна, Ира и Лили — и больше никто.
Иногда ей хотелось ногтями соскрести эти имена, хотелось плакать, кричать… Хотелось… Хотелось… Очень хотелось.
Вдруг она представила и свое имя там, на груди Мито, выведенное синими буквами.
Она словно испарилась, исчезла, осталось только ее имя, вытравленное синей тушью.
— Завтра опять будет шторм, — сказал Мито.
— А почему ты завтра уходишь, ты ведь работал эту неделю?
— Теперь неизвестно, когда удастся отдохнуть.
— Ты просто не хочешь… если бы ты хотел…
— Чего это я не хочу?
— Отдыхать!
Мари говорила теперь громко, и даже от упреков этих Мито получал огромное удовольствие.
«Если б можно было упрятать ее голос в ракушку, — думал он, — всюду носил бы с собой». Хотя он и не напрягал слуха, голос Мари так же беспрепятственно проникал в его существо, как шум моря. «В самом деле, если б можно было этот голос носить с собой, положить бы себе в кабину, как раковину, и слушать».
— Ах! — вдруг вскрикнула Мари.
— Что такое?
— Обожглась!
Мито рассмеялся; Мари тоже не удержала улыбки.
— И ничего-то я не умею… Все прикидываюсь, играю…
— Ты уже в который раз говоришь об этом. Во что ты играешь?
— В домовитую хозяйку…
3
— Что с тобой? — услышал Леван голос Элисо. Смех ее был явно вымученным.
Леван поднял голову и взглянул на Элисо.
— Со мной ничего. А в чем дело?
Леван перевел взгляд на Гиги. Мальчик удивленно смотрел на него.
— Встань, — сказала Элисо, — довольно тебе играть.
Последние слова она произнесла раздельно, в них слышалось раздражение.
Леван встал.
— В самом деле, довольно, Гиги.
Мальчик торопливо кивнул ему головой.
Леван опустился в кожаное кресло. Кресло было глубокое, старинное.
Элисо вернулась к танцующим.
«Нет, так и впрямь не годится, подумают, что я
Ника о чем-то вполголоса разговаривал с Лолой. Лола смотрела в сторону. У нее было довольно серьезное выражение лица. Затем и они пошли танцевать. К Левану подошел Гоча. В руке он держал бутерброд.
— Чего киснешь? — спросил он Левана.
— Смотрю. — Леван показал рукой в сторону танцующих.
Гоча, пританцовывая и негромко напевая, удалился. Теперь к Левану подошла Лена.
— Потанцуем?
— Нет, к сожалению, я не танцую.
«Она мне кого-то напоминает. Но кого?» — думал Леван.
— А я очень люблю танцы.
— Я тоже, только когда смотрю на других.
— Довольно танцевать! — вдруг громко сказала Мзия и хлопнула в ладоши. — Довольно!
— Да будет тебе, Мзия! — девушкам явно хотелось танцевать. — Не мешай нам!
— А я говорю: довольно! — Магнитофон замолк. — Давайте за стол!
— Я думала, что вы совсем другой, — сказала Лена.
— Какой?
— Как вам сказать, более гордый.
— Почему?
— Не знаю.
Вокруг низкого и узенького столика стояли маленькие стулья без спинок. Такая мебель, должно быть, придумана для маленьких квартир с низкими потолками. А в этой просторной комнате, похожей на зал, стол и стулья казались кукольными.
На столе, кроме коньяка, бутербродов и рюмок, не было ничего. И это никак не соответствовало громадному старинному буфету орехового дерева, который громоздился в углу, как идол изобилия, благополучия и довольства. Да и коньячные бутылки выглядели беспомощными перед большими рогами в серебряной оправе, которые возлежали на буфете, словно два буйвола.
В такой комнате следовало накрыть большой, длинный стол, полный хачапури и поросят с красными редисками в зубах.
В комнате стоял и большой стол, за которым свободно уместились бы все гости, но Мзия почему-то пригласила гостей к маленькому столику.
Очевидно, в этой семье не могли расстаться со старинной роскошной мебелью, а напоказ кокетливо выставляли модные, игрушечные столики и стульчики.
«Небось футболисты в прошлом году сидели за большим столом, — подумал Леван, — и физики, вероятно, не страдали от тесноты».
— Все меню на столе, — объявила Мзия.
— А кофе? — спросила Лола.
— Кофе будет, — успокоила ее хозяйка.
Гоча начал разливать коньяк.
— Я думаю, что тамады нам не надо!
— Не надо! Не надо! — хором откликнулись девушки.
Леван улыбнулся. Да, конечно, дни рождения, именины и всякие вечеринки для девушек были сплошным мучением. Ребята пили, хмелели, произносили длиннющие тосты, клялись друг другу в любви, а девушки сидели и клевали носами. Не притрагиваясь к еде и вину, не провозглашая тостов, они терпеливо досиживали до конца.