Двойная осторожность

Фрэнсис Дик

Дверь кухни была открыта, свет из окна блестел на белой стене — и в этом свете шевельнулась тень.

«Банан и Касси, — машинально подумал я. — Вошли через дверь в кухне...» Нет. Через эту дверь они войти не могли. Она заперта.

Я не успел ни испугаться, ни как-то среагировать — даже волосы дыбом встать не успели. В дверях появился глушитель пистолета, черный силуэт на фоне белой стены, а вслед за ним — Анджело, весь в черном, распираемый торжествующей ненавистью, похожий

на дьявола.

Что-то говорить было бессмысленно. Я мгновенно понял, что он пришел меня убить, что я смотрю в лицо собственной смерти. Анджело был исполнен такой решимости, настолько отдался жестокости, был так опьянен тягой к разрушению, что никто на свете не мог бы остановить его словами.

Я действовал скорее инстинктивно, нежели осмысленно. Схватив бейсбольную биту, которая так и лежала на подоконнике, вцепившись в рукоятку с ловкостью отчаяния, я замахнулся на Анджело единым плавным движением всего тела, от ноги через тело к руке с битой, обрушившись на руку с пистолетом всем своим весом.

Анджело выстрелил мне в грудь в упор, с расстояния шести футов. Я ощутил рвущий удар, и больше ничего. Это даже не помешало мне довершить удар. Через какую-то долю секунды бита ударила Анджело поруке, сломав ему запястье так же легко, как сам Анджело сломал руку Касси.

Удар был так силен, что я потерял равновесие и отшатнулся от двери.

Анджело выронил пистолет и прижал правую руку к телу, взвыв от боли. Он согнулся в три погибели, неуклюже бросился прочь, во входную дверь, и побежал по дорожке, ведущей на улицу.

Я смотрел на него в окно в каком-то странном спокойствии, зная, что сейчас еще ничего не произошло, но вот-вот должно случиться, потому что в моей груди сидит пуля.

Я думал, что Анджело все-таки добрался до треклятого Дерри. Все-таки отомстил. Он знает, что его выстрел попал в цель. Анджело будет уверен, что поступил правильно, даже если ему придется провести остаток жизни в тюрьме.

Должно быть, сейчас, несмотря на сломанную руку, несмотря на грозящее ему заключение, он испытывает неукротимую, безумную радость победы.

Битва окончена, и война тоже. Анджело будет удовлетворен тем, что победил — зримо, материально, ощутимо. В дом вбежали Банан и Касси и с облегчением увидели, что я стою, немного прислонясь к буфету, по всей видимости, целый и невредимый.

— Это был Анджело? — спросила Касси.

— Ага.

Банан посмотрел на валяющуюся на полу бейсбольную биту и сказал:

— Ты его ударил.

— Да.

— Это хорошо! — с удовлетворением сказала Касси. — Пусть теперь сам в гипсе ходит!

Банан увидел пистолет Анджело и нагнулся подобрать его.

— Не трогай, — сказал я.

Он,

не распрямляясь, посмотрел на меня вопросительно.

— Отпечатки пальцев, — пояснил я. — Теперь он точно сядет пожизненно.

— Но...

— Он в меня стрелял, — сказал я. Они уставились на меня, сперва с недоверием, потом с тревогой.

— Куда? — спросила Касси.

Я коротко указал левой рукой на грудь. Правая рука отяжелела и бессильно висела. Я равнодушно подумал, что, наверное, порвана часть мускулов, которые ею двигают.

— "Скорую" вызвать? — спросил Банан.

— Да.

«Они просто не понимают, как это серьезно», — подумал я. Они ни видели никаких повреждений, а я заботился в основном о том, как сказать им об этом, чтобы не напугать Касси до смерти.

На самом деле в тот момент я не ощущал ничего особенного, но умом понимал, что вот-вот станет очень плохо. Внутри меня, подобно лавине, нарастали болезненные изменения. Все быстрее и быстрее, но пока терпимо.

— Позвоните в кембриджскую больницу, — сказал я и сам удивился своему спокойствию.

Потом я, сам того не желая, опустился на колени, и беспокойство у них на лицах сменилось ужасом.

— Ты действительно ранен! — воскликнула Касси.

— Я... я... — я не мог придумать, что сказать. Она внезапно оказалась рядом со мной, встала на колени, ощупала меня и с ужасом обнаружила входное отверстие, которого было не видно сквозь теплую куртку, и выходное отверстие на спине, значительно больше первого. Обе раны сильно кровоточили.

— Боже мой! — воскликнула она, совершенно ошеломленная.

Банан подошел посмотреть, и я понял по их лицам, что теперь они все знают, и объяснять уже больше ничего не надо.

Помрачневший Банан отошел, снял трубку, лихорадочно полистал справочник и набрал номер.

— Да, — говорил он. — Да, срочно. В человека стреляли. Да, я сказал «стреляли»... В грудь... Да, жив... Да, в сознании... Нет, пуля застрять не могла. — Он дал адрес дома и коротко объяснил, как доехать. — Да не задавайте вы дурацких вопросов. Скажите им, пусть оторвут задницу...

Да-да, очень серьезное, бога ради, не тратьте времени... Имя? Мое?! Господь всемогущий! Джон Фрисби.

Он гневно швырнул трубку и сказал:

— Они хотят знать, обращались ли мы в полицию. Им-то какое дело?

Я не мог заставить" себя сказать ему, что обо всех огнестрельных ранениях полагается сообщать в полицию. Мне уже становилось трудно дышать.

Однако единственное, что я мог выдавить, стоило того.

— Пистолет... — проговорил я. — В полиэтиленовый пакет не кладите... Конденсат смывает отпечатки...