Двойная тайна от мужа сестры
Шрифт:
Он подходит вплотную, не заботясь о том, что кто-то может зайти на кухню и застать нас. Мы должны делать вид, что незнакомы! Неужели Давид не понимает? Я вскакиваю и пытаюсь шагнуть назад, найти опору за спиной. Попадаю в угол между холодильником и столешницей, и готова терпеть давление дерева, которое утыкается в поясницу, лишь бы держаться на расстоянии от Давида, который подавляет и лишает возможности дышать.
Так было всегда в его присутствии, я убеждала себя, что забыла, что стерла его из своей памяти, стала бесполым существом, которое живет только ради детей, но стоило ему
– У тебя в роду не было близнецов, – скалится мне в лицо Давид. – Дай угадаю, у Оливье ведь тоже, не правда ли? У человека с именем салата разве могут быть дети? М?
Лицо мое от натуги краснеет. Не могу придумать ни одного язвительного слова в ответ. Беру в руки стакан и хочу сделать глоток, чтобы отвлечься. Обстановка накалена до предела, мне становится жарко и душно.
Давид осматривает меня с ног до головы. Хочется спрятаться, но это невозможно, поэтому я просто обнимаю себя руками в защитном жесте. Чтобы не показать своей дрожи и не выдать истинные чувства, стискиваю пальцами предплечье, ставя стакан на стол. Я должна быть сильной и холодной, как айсберг. Давид протягивает ладонь, и я замираю в ожидании его ласки, не знаю, что он предпримет, а он просто берет мои волосы за самый кончик и перебирает их на ощупь.
– Ты плохо выглядишь, Ева. Болеешь?
Задыхаюсь от его вопроса, он мне кажется оскорбительным, да что он себе позволяет? Разве бывает унижение хуже? Ловлю губами воздух, хватаюсь ладонями за горло. Корю себя. Боже, что я за дура? А чего ты ожидала от него, Ева? Ласки? Не будь такой наивной!
Но тело и разум предательски молчат. Даже себе боюсь признаться, что от его присутствия внутри всё затрепетало, как в прошлом, когда была глупой и наивной, а молодой красивый парень с залихватской улыбкой очаровал меня и мигом затащил в постель…
Скидываю его руку, тряхнув головой и стиснув зубы.
– Своей жене устроил выволочку, что она ребенка тебе не рожает, а теперь решил построить чужую жену? Кто тебе такое право дал, Давид?
Он молчит, только кривится, словно от зубной боли. Смотрит на меня таким взглядом, будто я – страшила и грязь под его ногами. И почему мне так больно? Переболела ведь, переросла…
– Раз такое дело, – хватает с силой мое лицо рукой, а затем держит пальцами за подбородок, сминая мои щеки жесткими пальцами, – не будешь ведь против ДНК-теста? Тебе же нечего скрывать?
Хватаюсь за его пальцы рукой, пытаюсь избавиться от захвата, отцепить руку Давида от своего лица, но он давит сильнее, не отпускает, явно оставляя синяки. И мне ничего не остается, кроме как слабо елозить по его твердым пальцам своими.
– Какой же ты мерзкий! – выплевываю ему это в лицо. – Ради денег готов на всё, да? Впрочем, неудивительно. Ты достоин моей «дорогой» семейки. Даже использовать детей не гнушаетесь, твари!
Уголок его губ дергается, словно ему смешно от моей реакции. Будто он знает обо мне что-то такое же мерзкое и противное.
– Молчала бы уж, чертова моралистка, – тихим голосом тянет, оттого это звучит даже еще более опасным и угрожающим. – За тобой ведь тоже грешки водятся.
Только открываю было рот, чтобы опровергнуть его слова, но в последний момент осекаюсь. Прищуриваю глаза, до меня доходит, какой он хитрый жук. Надо же, почти поймал меня на слове.
– Или ты его не делала, дорогая? – улыбается.
– Делала. Значит, мы оба совершили грех, – сквозь зубы парирую. – И место нам в аду!
Зло цежу, выплескивая боль яростью. Он смотрит на меня долгим взглядом. Черные глаза будто прожигают во мне дыру. Молчит.
– Впрочем, это не единственный твой грех, – добавляет этот монстр, опуская руку и теперь держа меня крепко ладонью за шею, оглаживая большим пальцем яремную вену. – Что-то многовато для святой Евы, не находишь?
Гляжу на него широко распахнутыми глазами и моргаю. Не понимаю, о чем он говорит. Нить беседы ускользает от меня всё дальше, а он смотрит так, словно ждет моего ответа. Но я молчу. Гадаю, что он имеет в виду, на какие гнусности намекает.
Взгляд такой грозный и презрительный, будто Давид уличил меня в чем-то незаконном и до того отвратительном, что даже тюремное заключение для таких, как я, недостаточная кара. Дрожу, ругая себя за мнительность. К стыду сказать, перебираю в уме всё, что он может мне инкриминировать, но нет за мной греха большего, чем ложь…
Стискиваю зубы, почти что с болью смотря на человека, что предал меня… Растоптал… Унизил… Заставил пойти на аборт, откупившись парой купюр, словно щелчком пальцев решив все проблемы. Так какое право он имеет смотреть на меня так, будто я виновата перед ним в страшном смертном грехе?
Глава 8
– Я не святая, Давид, но ты своими грехами уже вытоптал дорожку в ад! – выпаливаю прямо в лицо, злобно прищуриваясь.
За последние несколько минут ору так часто и экспрессивно, что от себя не ожидала даже. С Олегом считала, что не могу быть такой злобной фурией. А вот от одного присутствия Давида рядом меня колошматит, как будто нутро на лоскуты рвет. По телу прокатываются волны жара, дыхание спирает, сердце отчаянно барабанит в грудную клетку, грозя разорвать меня в клочья.
– Как мы интересно перешли в разговорах от рая к аду, – ухмыляется он, давая понять, что помнит все наши прошлые беседы, прожигает меня чернотой своих глаз и хватает за запястья, подтягивая резко к себе. – Прыгнула в койку к своему мужу и сразу после аборта забеременела? Влюбилась в него?
– Не твое дело! – выкрикиваю, чувствуя, как горло раздирает от боли, рыдания рвутся наружу. Не переболело, не перегорит никак. Я безумно зла на Давида за прошлое. – Ты подонок, Давид, убийца, который заплатил за уничтожение своего ребенка. Жалеешь теперь, да? – издевательски смеюсь над ним, пытаясь за смехом спрятать горечь. – Как было бы удобно, не соверши ты тогда ошибку, смог бы заполучить свои гнусные продажные деньги! Предъявил бы наследника. Прятал бы до этого момента, стыдно ведь, да? Его не хотел, меня не хотел… – на последнем слове сбиваюсь, потому что выдала себя, так хотела не показать ему, как он меня обидел, и всё равно проговорилась! Дура беспросветная.