Двойник
Шрифт:
— Да! Да! Мы должны от нее отказаться. Прости, прости мне брат.
И тогда князь сказал, обращаясь в молодому Терни:
— Из-за меня тебя покинул отец; из-за меня ты был брошен. И я отказываюсь от Натали.
На что молодой Терни ответил:
— Что мой отказ в сравнении с твоим! Ты — князь этой страны, и принцесса принадлежит тебе по праву.
— Благодарение
Она запечатлела прощальный поцелуй на лбу каждого из молодых людей и удалилась, шатаясь и опираясь на руку княгини.
— Я опять тебя потеряю, — сказал с горечью граф фон Терни, когда его сын хотел уйти.
— Отец! — вскричал он. — Отец, дай мне время, дай мне волю; иначе я погибну и никогда не залечу моей сердечной раны.
Затем он еще раз молча обнял князя, отца и поспешил уйти прочь.
Натали поступила в отдаленный женский монастырь, где впоследствии стал настоятельницей. Княгиня, обманувшаяся в своих последних надеждах, отправилась в приграничный замок, куда она некогда была заключена, и избрала его своим местопребыванием. Граф Терни остался при князе. Оба вздохнули с облегчением, когда князь Исидор вторично уехал из страны.
Весь Гогенфлю был объят шумной радостью. Столяры, окруженные плотниками, карабкались на стройные триумфальные ворота, презирая всякую опасность, и шумно стучали молотками, вбивая там и сям гвозди, между тем как маляры, не теряя ни единой минуты времени, покрывали постройку краской, а садовники плели необозримые гирлянды из ветвей тиса, переплетая их пестрыми цветами. Приютские мальчики уже стояли, наряженные в праздничные платья, на рынке; школьники напевали, повторяя вполголоса «Heil dir im Siegerkranz» [1] ; порой раздавался звук трубы, прочищаемой усердными музыкантами, и целый хор дочерей благонамеренных граждан сиял чисто вымытыми платьями; дочь же бургомистра, Тинхен, одна была одета в белое блестящее атласное платье и проливала капли пота, так как молодой кандидат, бывший в Гогенфлю поэтом по
1
Ура, тебе, в венке победном! (нем.)
Примиренные хозяева «Золотого Козла» и «Серебряного Барана» ходили обнявшись по улице, сияя при мысли, что они имели честь принимать у себя всемилостивейшего государя, и с самодовольством посматривали на громадную надпись «Да здравствует князь!», сделанную из масляных лампочек, которую предполагалось зажечь вечером во время иллюминации. Приезда князя ждали с часу на час.
Художник Георг Гамберланд (так хотел называться до поры до времени молодой граф Терни) вышел через Нейдорфские ворота, одетый по-дорожному, с чемоданом и папкой за спиной.
— Ха, — вскричал вышедший к нему навстречу Бертольд. — Чудесно! В добрый путь, брат Георг. Я уже все знаю. Благодарение Богу, что ты не оказался владетельным князем. Тогда бы все, конечно, пошло иначе. Графскому титулу я не придаю никакого значения, так как я знаю, что ты был и останешься художником. Ну, а она, кого ты так любил, — она неземное существо; она живет не на земле, она только высокий светлый идеал твоего искусства, воспламенивший тебя затем, чтобы твои произведения дышали небесной любовью, царящей выше звезд.
— Да, брат Бертольд, — воскликнул Георг, и глаза его зажглись небесным светом. — Да, брат Бертольд! Ты прав. Она — она само искусство, которым дышит все мое существо. Я ничего не потерял, и если я, забыв о небесном, склоняюсь перед земным горем, то пусть меня защитит твоя неизменная веселость:
Пусть же друга утешений Я не буду век лишен!И оба юноши пошли дальше через горы вдвоем.