Двойник
Шрифт:
Ярость застилает мне глаза красной пеленой. То, что мой Альт спала здесь среди моих вещей, нашла приют в том месте, где все еще пахнет Эм, равнозначно нападению, осквернению личного пространства. У меня вырывается всхлип ярости, этот звук нарушает тишину.
Дышать. Надо просто дышать. Мои пять минут быстро тают.
Я бросаюсь в ванную родителей. У раковины лежит наполовину использованный тюбик зубной пасты… папина бритва… любимые мамины бусы в маленькой шкатулке, которую папа никогда не убирал…
Обыденный вид этих вещей вызывает
Я гремлю баночками и роняю их на столешницу раковины. Баночки скатываются с нее и их содержимое рассыпается по полу. Таблетки похожи на разбросанные дешевые леденцы пастельных цветов. Они должны быть где-то тут. Я помню, что положила их…
Наконец я нахожу то, что искала: папино снотворное, которое ему выписали после смерти мамы, маленькая баночка, которую легко не заметить и легко недооценить.
Я открываю крышку и заглядываю внутрь. Тут достаточно. Но не слишком после того, как папа использовал их в своих целях.
Чтобы совершить самоубийство.
В Керше это мертвое, незнакомое, почти вышедшее из употребления словосочетание. Сколько бы я не пыталась сопоставить его со смертью своего отца, оно ощущается как болячка на языке. Одно дело, когда неактивированный не может освоить основы боевой подготовки или активированному фактически так и не удается попрактиковаться. Другое дело, когда завершивший решает, что выживание того не стоит.
К такому выводу пришел и мой отец, когда принял таблетки. В конце концов, он решил, что жизни со мной и Люком не достаточно, чтобы мириться с потерей мамы, Эм и Ави. И я возненавидела его за это… тогда. Теперь, думая о том, что поставлено на карту в моем случае, я все равно его не понимаю - и, наверное, никогда не пойму - но больше не испытываю ненависти.
Я высыпаю все таблетки в ладонь и кладу их в карман джинсов. Корд настороже. Если он не будет спать к тому моменту, как я вернусь, то нет шансов, что он не заметит баночку, как бы я ни старалась ее спрятать.
Время почти истекло, я выхожу тем же путем, что и пришла: вниз по лестнице, на кухню и через заднюю дверь. Потом вдоль дома, через передний двор и на улицу. День потихоньку проникает в дом, тени постепенно рассеиваются. Нужно торопиться, пока я не стала удобной мишенью.
Обратно в дом Корда, на минуту я задерживаюсь в дверях, несомненно он знает, что я улизнула. Часть меня боится, что он спросит, где я была. Другая часть хочет этого, если в результате мне придется отказаться от своей затеи. И он сможет убедить меня пойти другим путем.
Но Корд все еще спит. Дверь в его спальню закрыта.
Я приступаю к работе.
Приготовление завтрака занимает у меня много времени. Не только потому, что с тех пор, как я что-то готовила, прошла вечность, но и потому что мои кулинарные способности далеки от выдающихся. Повезло, что я хоть не спалила весь дом.
Я окидываю свою стряпню
Сделав глубокий вдох, я поднимаю поднос, стараясь, чтобы руки не дрожали, насколько это возможно, и направляюсь наверх к спальне Корда. Я не утруждаю себя стуком. Не могу. Не могу позволить себе колебаться и сомневаться.
Приглушенный серый свет падает из окна. На столе лежит гора старых планшетов и телефонов, в которых они с Люком обычно копались, выуживая их из мусора, чтобы обновить или разобрать на запчасти. Еще есть груда школьного добра - планшет, который он отложил для себя, несколько учебников, бумаги и флекси-ридер.
Корд все еще в постели, но не спит. Это понятно, несмотря на то, что лицо прикрыто рукой так, что его не видно. Интересно, он вообще спал?
– Корд.
– Голос звучит так хрипло и неуверенно, что совсем не похож на мой. Я прокашливаюсь и повторяю.
– Корд.
Молчание. Потом тихое:
– Что такое, Вест? С тобой все в порядке?
– Он убирает руку и медленно садится. Он без рубашки, несмотря на то, что за окном зима. Его плечи шире, чем я представляла, рельефные, гладкие и точеные. Я не могу не обратить внимания на то, как играют его мышцы, когда он поворачивается ко мне.
Какое-то время я позволяю себе просто смотреть на него, совершенно ошеломленная тем, что он хочет и любит меня, все еще пораженная тем, что готова уступить ему.
– Да, все хорошо, - говорю я. Не припомню, когда в последний раз меня пробирала такая внутренняя дрожь, сильнее, чем на любом из страйкерских заданий. Не от того, что я собираюсь сделать, а от того, как он смотрит на меня. В его глазах ничего невозможно прочесть.
– Как спалось?
– Нормально, наверное, - легко отвечает Корд, почти убеждая меня, что он забыл, что случилось вчера. Не зная, что сказать, я задерживаю дыхание, когда он показывает на поднос, который я все еще держу в руках.
– Что это?
– Спрашивает он с подозрением.
Мои плечи напрягаются.
– Еда. А на что похоже?
Он смеется.
– Ты? Подаешь мне завтрак в постель?
– Он качает головой.
– Не верю, что это происходит наяву, Вест Грейер.
– Заткнись, - ворчу я. Мне слишком неловко, чтобы смеяться над его реакцией, даже если она более чем понятна. Я бы не сделала такого никогда в жизни, до сегодняшнего дня. Но у меня нет другого выбора.
Я подхожу и со стуком ставлю перед ним поднос. Слишком резко. Я почти чертыхаюсь, когда еда опасно подпрыгивает в тарелке. Но апельсиновый сок не проливается. Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться.