Двойное попадание
Шрифт:
Итак, каждый день, едва зайдет солнце, у большого пышущего жаром самовара, помимо меня и мамы, рассаживаются мадмуазель Марина, а также наши с мамой солдаты-спасители, разумеется, если в этот день они не в «наряде». Среди солдатиков особой словоохотливостью обычно отличается студент Миша, которого я уже перекрестила в Мишеля. Разговаривали мы обо всем сразу, причем на политические темы ровно с той же степенью откровенности, что и на любые другие. При Советской власти такое невозможно – даже случайно услышав что-нибудь крамольное, здешние люди обязательно бегут с доносом в НКВД.
Правда, Марина Андреевна сказала мне, что, как правило, те, кто при советской
Марина Андреевна говорит, что у них такого нет. Жесткая политическая цензура отбивает у людей чувство меры в восприятии всяческой неофициальной информации, которая априори кажется людям честнее, чем официальная. А это в большинстве случаев совсем не так, особенно если против вашего государства идет информационная война. И это не шутки, потому не имеющее такого иммунитета общество, дезориентированное ложными слухами и враждебными информационными установками, может вдребезги разнести свою собственную страну.
Но самые большие разговоры и самые ожесточенные споры у нас велись о сущности большевизма и его пригодности для русского народа. Вот и сегодня разговор зашел на эту вечную для нас тему, тем более что там, у них, в настоящий момент был полдень тридцатого апреля, канун одного из двух главных революционных праздников, отмечающихся у нас тут с особой помпой. Там, в двадцать первом веке, этот праздник говорят, тоже празднуют, но он из главного весеннего официоза превратился в повод и себя показать, и людей посмотреть. На первомайские демонстрации, как говорят мои новые друзья, там ходят все – от недобитых временем большевиков до разных желающих политической известности дурачков, которых Марина Андреевна назвала иностранным словом «фрики».
Мы с мамой считали и считаем большевизм чуждым России явлением, теорией, завезенной к нам из Европы. И прижилась-то эта теория на нашей почве лишь благодаря неимоверной жестокости марксистского кагала-интернационала, который во время Гражданской войны и после безжалостно перебил почти всех лучших людей России. Дворянство и интеллигенция либо эмигрировали, оставив Родину, в одночасье ставшую им постылой мачехой, либо погибли в бесчисленных подвалах губернских чрезвычаек и на фронтах гражданской войны.
– Две трети офицеров Русской армии, – парировала слова моей мамы Марина Андреевна, – записались добровольцами не в белую, а в красную армию, составив костяк ее командного состава, которому просто больше неоткуда было взяться. У моего отца один дед, фронтовой офицер, в Гражданской войне сразу и до конца воевал за красных, а другой дед, тоже фронтовик, сначала за белых, а после Новороссийского разгрома Добровольческой армии уже за красных. Оба командовали кавалерийскими эскадронами и оба в сабельных походах немало погуляли по российским просторам – сначала между Орлом и предгорьями Кавказа, а потом почти до самой Варшавы. И не их вина, что комфронта Тухачевский
На этом месте в разговор вступил Мишель, который, как я поняла, состоял с Мариной Андреевной в одном молодежном клубе.
– Белые проиграли, а красные, соответственно, выиграли, – безаппеляционно заявил он, – потому что крики разного рода демократов и либералов о деньгах германского Генштаба, якобы переданных Ленину на организацию революции, являлись ярчайшим примером художественного свиста, а вот английская, французская, американская и японская помощь различным антибольшевистским силам, как и прямые военные интервенции этих стран на территорию России скрьтть было невозможно. Неоспорима также роль в разжигании русской смуты так называемого чехословацкого корпуса. Господа союзники уже успели поделить нашу территорию. Север с Мурманском, Петроградом и Архангельском должен был стать британской колонией, Юг России, с Украиной, Донбассом, Крымом, отходил к Франции, а Дальний Восток – к Японии.
Одни большевики последовательно выступали защитниками национальных интересов, сохранив единое государство, которое господа в Лондоне, Париже, Токио и Вашингтоне уже мысленно раскромсали на множество кусков. При этом вожди белого движения, попавшие в зависимость от иностранных симпатизантов, даже не заикались о воссоздании единого русского государства, и так и были разбиты большевиками поодиночке – Юденич, Колчак и в самом конце Деникин. Так уж устроено сознание русского народа, что он всегда отдает поддержку той политической силе, которая опирается на чисто отечественную почву. Ну а с кагалом-интернационалом товарищ Сталин расправился еще в конце тридцатых. Как говорится, лучше поздно, чем никогда, потому что эти, в кавычках, товарищи, если бы им дали волю, действительно могли разнести нашу страну в клочья…
И на этой оптимистической ноте мы все вдруг замолчали, услышав, как где-то вдалеке, на юге, нарастает тяжелый гул множества работающих моторов и металлический лязг гусениц. Было понятно, что к нашему городу от пункта перехода приближается еще одна крупная механизированная часть потомков, и может даже, не одна; а это значит, что в скором времени так «любимым» мною немцам в очередной раз придется сильно пожалеть о том, что они незваными пришли на нашу землю. Там, куда потомки перебрасывают свои крупные механизированные соединения, по выражению Марины Андреевны, врага всегда ждет внезапный лютый гнездец.
Точно такой же гнездец, какой недавно случился с ними под Гомелем. Сначала о той победе мне рассказала Марина Андреевна, а потом, через два дня, Совинформбюро подтвердило, что действительно, наши совместно действующие войска одержали над врагом крупную победу, разгромив прямым ударом один армейский корпус гитлеровцев и полностью окружив другой. Сейчас, как говорят потомки, бои там уже затихают, потому что окруженные немецкие солдаты и офицеры частью погибли в боях, частью без тяжелого вооружения и техники сумели просочиться на север к своим, а остальные, поняв безнадежность сопротивления, уже начали сдаваться в советский плен, потому что потомки пленных не берут. А если и берут, то тут же передают советскому командованию. Не их это дело – возиться с пленной германской сволочью.