Двойные неприятности
Шрифт:
— Я гуляла. После... я была в Макартуровском парке. Просто сидела у озера и смотрела на уток и лебедей. — Она снова улыбнулась. — Не стой как истукан! Ну, истукан-великан. Проходи!
— Ладно.
Но я еще несколько секунд разглядывал ее. И удивлялся, почему не виделся с ней так долго. Снова увидеть Келли Торн после шестимесячного перерыва было все равно что вернуться в родной дом после продолжительного отсутствия. Видно, она долго плакала, потому что глаза покраснели, а на лице запечатлелись печаль и скорбь. Но при всем при этом Келли не утратила миловидности.
Сейчас я заметил на ее лице веснушки, которые она обычно старательно скрывала под тональным кремом. Без макияжа лицо слегка блестело, и веснушки отчетливо проступали на чистой коже, подобно крошечным коричневым островкам. Келли выглядела моложе двадцати трех лет, такой же молодой, как рассвет, и милой, как весна.
У нее были рыжие волосы — от природы, — почти красные, и глаза цвета нежной сероватой зелени трилистника, если смотреть на него сквозь туман. Ее тихая ирландская скороговорка была подобна мелким каплям дождя, барабанящего по листьям деревьев. Обычно в ее голосе слышалась радость, но сегодня — только тихий звук падающих капель дождя... или слез.
Мы сели на убогую зеленую кушетку в теплой гостиной. После моего звонка она приготовила кофе и теперь разлила его по чашкам.
Пока кофе остывал, я сказал:
— Келли, мне очень жаль.
— Знаю. Я знаю, как вы были дружны с Брауном.
Видимо, она заметила мой слегка удивленный взгляд, потому что поспешила уточнить:
— Ты был для него всем на свете. И я знаю, ты питал к нему те же чувства.
— Конечно. Но...
— "Но". Вот такие все мужчины. Не то что женщины. Вы привыкли быть твердыми, крутыми — словом, мужчинами на все двести процентов. Почему ты так редко приходил к нам, Шелл?
— Не знаю.
И я правда не знал. «Что за черт! — подумал я. — Неужели нужно бросаться человеку на шею, чтобы выразить ему свою симпатию? Или посылать ему цветы?» И я вдруг подумал о цветах, которые пошлю Брауну.
Возможно, Келли как-то почувствовала, о чем я думаю. Или прочла на моем лице. Но так или иначе, самообладание вдруг покинуло ее. Она судорожно вздохнула и разразилась рыданиями. Слезы хлынули из ее глаз и залили щеки. Я хотел было подойти к ней и попытаться успокоить, но она отчаянно замотала головой и закрыла лицо руками. Приглушенный ладонями, ее изменившийся голос был едва слышим и прерывался рыданиями.
Она вскочила и, не отрывая рук от лица — сдавленные рыдания все еще вырывались у нее из груди, — бросилась вон из гостиной. Упала, поднялась и снова побежала к двери, ведущей в соседнюю комнату. Это печальное зрелище разрывало мне сердце. И даже когда я уже больше не слышал ее рыданий, они все еще звучали у меня в голове.
Я сидел и ждал, пока Келли успокоится и вернется в гостиную. Поскольку я не знал, сколько ей на это потребуется времени, то решил, что, наверное, мне следует уйти. Но как раз в этот момент Келли вернулась.
— Не уходи, пожалуйста, — сказала она.
Я взглянул на нее. Глаза опухли еще больше, но она взяла себя в руки и даже умылась и наложила косметику — веснушек
— Я...
— Знаю, — сказала она. — Ты собирался удрать от меня. Садись. Кофе наверняка остыл.
Действительно остыл.
— Мы можем положить туда немного льда, — предложил я, — и закусить солеными крендельками. Но коль скоро это не улучшит его вкуса, можно было бы...
Она улыбнулась, и это снова была улыбка Келли.
— Пожалуй, ты прав. — Она глубоко вздохнула. — Все, я справилась с собой. Я в полном порядке и намереваюсь продолжать в том же духе. Больше ничего подобного со мной не случится.
— Незачем извиняться.
— Я и не извиняюсь. Просто хочу, чтобы ты знал, что мы можем теперь говорить о Брауне, обо всем. И я больше не буду плакать. Ты понял, что я хочу сказать, Шелл?
— Конечно.
Келли унесла остывший кофе, вернулась и налила две чашки. Кофе еще можно было пить. Потом сказала:
— В полиции сообщили мне все, что знали. Сказали, что ты был с ним, когда он умирал. Расскажи мне все, Шелл, если можешь.
— Не о чем особенно рассказывать. Браун позвонил мне, сказал только, что в него стреляли. Вероятно, он собирался рассказать мне больше, но не успел. Я бросился ему на помощь и приехал как раз перед тем, как...
Келли спокойно спросила:
— Он что-нибудь сказал?
— Только одно слово, Келли. Это была фамилия — Фрост. Она тебе о чем-нибудь говорит?
Она молча покачала головой. Потом задала вопрос:
— У тебя есть соображения по поводу того, кто мог его убить?
— Только предположения. Я предпочел бы сначала выслушать твои.
Келли остановила взгляд своих зеленых глаз на мне:
— Кто мог быть заинтересован в его смерти, Шелл? Кто, как не Рейген? Возможно, даже не лично он, а эта его вонючая свора. Браун знал, что там творятся гнусные дела, и открыто говорил об этом. Просто вставал на собраниях и обличал их. Он боролся с ними изо дня в день, до последней минуты. И вот еще что, Шелл. В воскресенье ночью Браун взял из офиса папку с какими-то профсоюзными документами.
Меня словно обдало холодным ветром. — Повтори все, пожалуйста, помедленнее, — попросил я.
— В субботу вечером мы с Брауном ужинали здесь. В то время я не придала особого значения его словам, а сказал он тогда, что Рейген и его парни собираются в ту ночь на какое-то совещание. А еще он говорил о том, каким образом подчас пропадают документы местных отделений... ты же знаешь, что они были затребованы комиссией.
— Знаю.
— Он сказал, что и на сей раз будет как всегда: важные документы окажутся утерянными, или сгоревшими, или исчезнувшими еще каким-нибудь образом. В любом случае комиссии они будут недоступны. Ну, через несколько часов, после того как Браун ушел, около часа или двух ночи — это уже было воскресенье — он мне позвонил. Сказал, что выкрал какие-то профсоюзные документы, что влип в неприятности и что некоторое время ему придется где-нибудь отсиживаться, а потому дома не появится. — Келли сглотнула. — Это был наш последний разговор. Больше я его не видела.