Двойные неприятности
Шрифт:
Она попыталась улыбнуться. Потом закрыла дверь, и я услышал, как задвинулась щеколда.
Тем временем Аббамонте тяжело поднимался по лестнице с распухшим портфелем в руке.
Я побежал за ним. Толстяк торопится, подумал я. Но он знал, какие бумаги взять. Даже если ему удастся удрать с ними, вся полиция Вашингтона и Лос-Анджелеса и дюжина других мелких шишек профсоюза грузоперевозчиков будут кружить вокруг головорезов «Братства» месяцами. Однако крупные шишки, стоящие за кулисами всех дел, организаторы и устроители, местные царьки коммерции и коммерческие боссы штата, которые продались Сэнду и Рейгену за пальто из ламы и рефрижераторы, за большие дома на поросших деревьями
Теперь наверху слышались только отдельные беспорядочные выстрелы. Всего несколько темных фигур сгрудилось у разбитых окон. Хлопнула какая-то дверь. Потом сквозь ветер и стук дождя я услышал звук отъезжающего автомобиля и понял, что Абба, прихватив своих молодчиков, удирает из аэропорта.
Двое, пригнувшись, бежали к двери, которая только что хлопнула. Я обошел массивную фигуру Майка Сэнда, распростертую на полу, и тоже помчался следом за теми двумя. Между тем Сэнд медленно, с большим трудом полз к двери. Не думаю, что ему удастся доползти до нее, а если и удастся, то что дальше? Я достиг двери одновременно с двумя какими-то типами. Они продолжали преследование, а я не стал. Я увидел грузную, неуклюжую фигуру, лежавшую на мокрой от дождя бетонированной площадке в нескольких ярдах от меня.
Это был Аббамонте. Он поскользнулся и упал. Теперь он пятился назад, как рак, загребая руками, в надежде отыскать свой портфель. Он и в самом деле сейчас был похож на рака.
Когда он поднялся на ноги с портфелем в руках, я навел на него свой «магнум» и выстрелил. Но услышал лишь щелчок пустого барабана. Я швырнул в него револьвер, но промахнулся. И тогда я кинулся к нему. Развернувшись, Аббамонте обрушил тяжелый портфель мне на грудь, одновременно сунув руку в карман за пистолетом.
Я сделал хук правой в его жирную челюсть, снова сбив толстяка с ног. Но Аббамонте не закричал от неожиданной боли.
Закричал я. Последний раз я пускал в ход кулаки, когда мы дрались со Скоттом. Пальцы у меня болели до сих пор, и опухоль никак не проходила. Когда же я ударил Аббамонте, боль поднялась по руке аж до плечевого сустава. Ощущение было такое, словно у меня сломаны несколько пальцев.
Когда я бросился на Аббамонте, его пистолет выплюнул оранжевое пламя. Но пуля пролетела мимо. Порохом мне обожгло лицо. Абба был чрезвычайно сильным и невероятно шустрым для такого толстого человека. Он высвободился из моей хватки и всем своим весом — почти триста фунтов — навалился на меня сверху. Я поймал его правое запястье левой рукой и отвел от себя дуло пистолета. Я ощутил на себе мокрую холодную тушу. Вдобавок его левая рука, напоминавшая гроздь бананов, вцепилась мне в волосы. В следующую минуту он приподнял мою голову и стукнул о цемент. Потом снова и снова... Я безуспешно пытался вцепиться ему в физиономию сломанными пальцами правой руки. Я теперь не мог ударить достаточно сильно, чтобы наконец его угомонить. Вместо этого я нащупал его пухлые губы и рванул изо всех сил. Что-то треснуло и порвалось у меня под рукой, и тотчас же моя рука ощутила горячую влагу. Аббамонте свалился с меня, замахнувшись пистолетом. Но промазал. Металл звякнул о цемент, когда его правое плечо приподнялось надо мной. Сила удара и вес ослабили его хватку. Ненадолго, но мне этого было достаточно. Я выхватил у него пистолет и изо всех сил ударил им ему по лицу.
И впервые в жизни я не увидел ожидаемой реакции. Аббамонте лишь слегка скрипнул зубами. Скотт не в счет. В подобной ситуации он был силен той силой, которая присуща
Я взял портфель и поднялся на ноги. Мимо с ревом промчалась еще одна машина. Крысы бегут с тонущего корабля. Ну и пусть бегут. Это известные головорезы, и полицейские смогут их выследить. Важен портфель.
Автомобильные фары осветили административное крыло здания. Какой-то коротышка стоял в дверном проеме, криво сидящие на его носу очки придавали ему комический вид.
Однако пистолет у него в руке не вызывал благодушия. Это был Очкарик. Я мгновенно нацелил в него револьвер Аббамонте. Моя защитная реакция сработала моментально и инстинктивно.
Но мой указательный палец так сильно распух, что никак не протискивался в отверстие, где помещался спусковой крючок.
Очкарик между тем держал меня под прицелом.
— В какое место тебе всадить пулю, сукин сын?! — заорал он.
Я стоял под дождем и ждал своей смерти.
Собственными глазами
Тайдуотер, штат Мэриленд, 23 ч. 15 мин., воскресенье, 20 декабря
ШЕЛЛ СКОТТ
Я задыхался от подступившей к горлу желчи. Я ощущал ее на губах, ставших влажными.
Кэнди склонился надо мной. Я все еще сжимал его запястья, но чувствовал, что долго это не продлится. Он с силой отпихнул меня, резким движением высвободил руки и, выхватив пистолет, направил его на меня.
Я сильно ударился спиной о цемент и, повинуясь инстинкту, перевернулся, сунув правую руку под пиджак за своим тридцать восьмым в кобуре, а потом перекатился. Однако недостаточно быстро.
Пистолет Кэнди гавкнул где-то позади меня, пуля задела мне бок, срезав плоть, и застряла в спине. Точно так же был ранен Браун — в спину. Я смутно различал маячившую надо мной фигуру Кэнди, когда, перекатившись, выхватил свое оружие правой рукой и выстрелил. Я быстро, как только мог, трижды нажал на спусковой крючок. Кэнди тоже выстрелил еще раз, но промазал.
Не знаю, какая пуля настигла его, но какая-то настигла.
Она угодила в его ухмыляющийся рот и вышла через затылок. Я видел, как Кэнди пошатнулся и стал падать. А в это время мое внимание привлек человек, стоявший на коленях рядом со мной, прижимая руки к груди. Позади него я разглядел Рейгена. Темное рябое лицо и черные выпученные глаза. Нос, словно клюв, и шрам, теперь отчетливо проступивший на губе.
Он что-то кричал, потрясая кулаками в бессильной ярости.
Рейген окружил себя головорезами, которым достаточно было услышать выстрел, чтобы схватиться за пушку и начать ответную пальбу. Поэтому он и получил то, что заслужил по справедливости, — его яростные окрики не могли остановить бойню, которую развязали мы с Драмом.
И тут Рейген увидел меня. Однако кипевшая в нем ярость пересилила страх. Его взгляд, остановившийся на мне, был почти осязаемым. Он что-то крикнул, презрительно скривив губы. Но потом вдруг подхватился и побежал. Рейген понимал: единственное, что ему оставалось — как и всем остальным, — это бежать.
Я поднялся на ноги. Тупая боль засела у меня глубоко в животе, отдавая в пах, бок горел огнем. Из бедра сочилась теплая кровь. Рейген бежал к площадке, на которой стояло полдюжины автомобилей. Я побежал за ним.