Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914
Шрифт:
Разразившийся в посленаполеоновскую эпоху на балканской почве кризис в международных отношениях поучителен. В ходе его сошел со сцены Священный союз как политическая и организационная структура, разбившись о балканские утесы, и немалая «заслуга» в этом принадлежала царизму. В борьбе между чувством и долгом самодержавие мучительно и с колебаниями выбрало последнее и встало на путь поддержки освободительного движения христианских народов и попрания власти легитимнейшей из династий, Османской. Подобного удара по своим принципам Священный союз не выдержал. Его Веронский конгресс (1823 год) оказался последним, хотя участники конгресса разошлись под бодрые пожелания ему долгих лет жизни и процветания. На самом деле строй держав смешался, никогда больше Россия,
Но духовно, как выразитель начал легитимных и охранительных, Священный союз продолжал существовать. Различные комбинации правых сил, сражавшихся с революцией, нарекали его именем.
Балканы рано вышли из тени Священного союза, оказавшись в развилке между постулатами легитимизма и государственными интересами России. Сомкнулись соображения стратегической безопасности, коммерческой выгоды, народной симпатии к православным и стремление избавить их от османского гнета. В кои-то веки власть пошла вместе с обществом.
Лишь уникальное стечение обстоятельств подвигло царизм занять на Балканах разрушительную для Священного союза позицию. Во всей остальной Европе государственный интерес усматривался в другом. Николай I мнил себя рыцарем мира и освященных Богом порядков, его цель – «поддерживать священный огонь 1815 года» и сражаться с «адскими принципами революции». Беда заключалась в том, что отстаиваемые порядки подгнили и рушились, несмотря на его самоотверженные усилия по их спасению. Уже представители старой отечественной историографии пришли к выводу о тщетности и бессмысленности его подвигов: «Император Николай I оставался неутомимым защитников порядков, которые давным-давно утратили право на существование»[434], – свидетельствовал монархически настроенный профессор Ф. Ф. Мартенс.
* * *
Тонкий покров союза трех держав прикрывал их взаимное недоверие и соперничество, что в полной мере сказалось во время Русско-турецкой войны 1828–1829 годов. В Лондоне ее вообще расценили как «нашествие» на бедняжку Турцию, глава Форин-офис лорд Дадли счел ее беспочвенной – «неразумно и несправедливо идти на риск сокрушения империи (Османской. – Авт.) ради попытки улучшить участь ее подданных» (греков). Министр заявил, что в отношении Греции Россия связана достигнутыми соглашениями и «цель должна остаться прежней». Он напомнил о царских заверениях относительно бескорыстия, запечатленных в протоколах. От имени короля Дадли выразил надежду на «мудрость и великодушие самодержца», что должно было выразиться в скорейшем окончании войны «на справедливых условиях».
К. В. Нессельроде поспешил заверить британцев: Россия не стремится к расширению своих пределов или сокрушению державы султана, «ни свержение этого правительства, ни завоевания не являются нашей целью, они принесут больше неприятностей, чем пользы». Взгляды государя не изменятся, даже если Османская империя «по воле божественного Провидения» развалится[435]. Британский кабинет занял позицию пристального и отнюдь не беспристрастного наблюдателя за происходившим, будучи обуреваем стремлением добиться наименее болезненного для Турции урегулирования.
В Англию в помощь Х. А. Ливену назначили опытного дипломата A. A. Матусевича в качестве посланника. Важно было не допустить формального развала альянса трех держав, гарантировавшего Петербург по крайней мере от открытого перехода союзников на сторону Турции. Глубокую тревогу вызвало их решение восстановить дипломатические отношения с Высокой Портой, возвращение двух послов в Стамбул было воспринято там как свидетельство разногласий в среде неверных и желание двух из них достичь согласия с Высокой Портой.
Кампания 1828 года не оправдала надежд на быструю капитуляцию турок. Их армия, вопреки ожиданиям, оказывала ожесточенное сопротивление. В Дунайских княжествах 6 недель
От фельдмаршала можно было избавиться, чего нельзя сказать о царском брате великом князе Михаиле Павловиче (армейское прозвище – рыжий Мишка), прославившемся крылатой фразой: «Наука в военном деле не более чем пуговица к мундиру». Рыжий Мишка провалил осаду Силистрии, погубив тысячи солдат и офицеров в плохо подготовленных, а потому и бессмысленных приступах. Не удержался от соблазна появиться если не на поле боя, то на операционном театре сам император. Его окружала «Золотая орда» – толпа генералов, флигель– и просто адъютантов, штатских лиц, включая вице-канцлера Нессельроде, ординарцев, обслуги во главе с церемониймейстером. Казна финансировала действующую армию скуповато. Военный министр А. И. Чернышев запросил 73 миллиона рублей серебром, глава финансового ведомства Ф. Ф. Канкрин после длительного торга снизил цифру до 48 миллионов. К осени армия ощущала нехватку в оружии, снаряжении, продовольствии, фураже. На обслуживание царской квартиры требовалось 10 тысяч лошадей – число, достаточное для формирования двух кавалерийских дивизий[436]. Разгул «Золотой орды» происходил на фоне массового падежа конского состава от бескормицы.
К счастью, в 1829 году Николай Павлович благоразумно воздержался от экскурсии в Болгарию. Союзники-соперники не без удовлетворения отметили отсутствие в первой кампании сколько-нибудь значительных результатов – а может быть, русские вообще не справятся с турками один на один? В январе 1829 года газета «Тайме» опубликовала многозначительную статью: воля султана несгибаема, Англия, Австрия и желательно Франция должны помешать сокрушению его державы дипломатическим путем, но, в случае нужды, и более энергичным. Медлить опасно: «Несравненно легче помешать императору Николаю покинуть зимние квартиры и переправиться через Дунай в Болгарию, нежели вернуть его в ту же Болгарию после того, как он своими глазами увидит Босфор»[437]. Существовали веские внутренние причины, побуждавшие правительство его величества к сдержанности. Непрекращавшиеся волнения в Ирландии и агитация в стране за предоставление избирательных прав католикам (в основном ирландцам) доставляли ему немало хлопот. Глава кабинета герцог А. Веллингтон решил выступить с биллем о предоставлении этого права, чем возбудил недовольство в собственной торийской (консервативной) партии и резкую критику в свой адрес.
В первый и единственный раз на протяжении всей британской истории премьер-министр А. Веллингтон с оружием в руках (дуэльным пистолетом) отстаивал свою политику – он стрелялся с лордом Винчелси, но промахнулся, а его оппонент выстрелил в воздух и принес требуемые извинения. Герцогу пришлось преодолеть сопротивление совершенно замшелого ретрограда короля Вильяма IV. В апреле 1829 года закон об эмансипации католиков вступил в силу.
Ввязываться в конфликт с Петербургом деловая Англия не желала, поскольку экспорт товаров в Россию в три раза превосходил вывоз в Турцию и Грецию. Посол Х. А. Ливен получил два письма от владельца могущественного банка Натаниэла Ротшильда с выражением готовности, в согласии со своим братом Жаком, главой парижского дома фирмы, предоставить заем в 1 миллион фунтов стерлингов[438]. И на Уайт-холле считали длительную и далекоидущую ссору с самодержавием шагом непредусмотрительным и рискованным.