Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914
Шрифт:
Тем не менее царь, даже не с обратной почтой, а телеграфом до Варшавы и далее фельдъегерем до Вены, сообщил о принятии ноты. Николай, видимо, осознал, что застрял в такой трясине, из которой двуглавому орлу дай бог выбраться хотя бы с опаленными перьями. Правда, он сделал одну оговорку: Стамбул должен принять ноту слово в слово, безо всяких изменений.
И тут не на сцене, а за сценой выступил Ч. Стрэтфорд. Как посол державы, одобрившей ноту, он рекомендовал Высокой Порте принять ее. Но лично, от себя, он рекомендовал внести в текст коррективы, подредактировать его (хотя условие царя насчет принятия ноты без всяких изменений было высказано гласно). И произошло нечто невиданное в истории дипломатии – он не был изобличен в самоуправстве и наказан. Сие означало одно – в Лондоне возобладали силы, взявшие курс на войну. Решид-паша деятельно потрудился над текстом ноты, вычеркнув упоминания о роли
Собрался большой совет Османской империи. Окрестные улицы были забиты дервишами, призывавшими проклятия на голову неверных. Совет единодушно высказался за войну, «уродливая физиономия фанатизма высунулась наружу»[532]. Поощряемая (скорее даже подталкиваемая) Западом Порта перешла к решительным действиям. 9 октября командующий ее войсками на Балканах Омер-паша обратился к генералу М. Д. Горчакову с ультиматумом о выводе российской армии из княжеств. Срок – две недели. 22 октября англо-французская эскадра вошла в Пролив, 23 октября проследовало турецкое нападение на Дунае и в Закавказье. Западная пресса вовсю трубила о схватке просвещенной Европы с отсталой, посконной Россией: «Предстоит битва цивилизации против варварства», – возглашал Д. Кларендон в Палате лордов[533]. В авангарде цивилизации выступали турецкие башибузуки, отличавшиеся зверской жестокостью. Во внезапно захваченном форте Святого Николая на Кавказе они вырезали всех поголовно, включая врача, таможенника, женщин (в том числе беременных) и детей.
2 ноября 1853 г. император Николай подписал манифест о войне. Ее цели, в царском изложении, рисовались так: «Мы отказываемся от всякого завоевания, признаем, что наступило время восстановить независимость христианских народов в Европе, подпавших несколько веков назад оттоманскому игу». Россия «берет на себя почин этого святого дела» и предлагает сербам, болгарам, молдо-валахам, боснякам, грекам примкнуть к ней с тем, «чтобы каждый из этих народов вступил в обладание страной, в которой живет целые века»[534].
5 декабря представители четырех держав подписали в Вене протокол, в котором предложили воюющим сторонам свои добрые услуги в примирении на условиях сохранения Османской империи в незыблемых пределах. Участники, включая Австрию и Пруссию, выступали ее гарантами. Россию поставили перед выбором: или капитуляция, или война европейского масштаба. Перед Британией открылась возможность, в первый и последний раз в XIX веке, взобравшись на спину «Европе», возглавив коалицию, как надеялись в кабинете, четырех, включая Австрию, нанести России удар неслыханной силы, устранить соперничество царизма на Балканах и прочно утвердиться в регионе. Лидер Палаты общин Д. Рассел откровенничал: «Надо вырвать клыки у медведя: пока его флот и морской арсенал на Черном море не разрушены, не будет в безопасности ни Константинополь, ни мир в Европе»[535]. Так начали вырисовываться планы, не имевшие ничего общего ни со Святыми местами, ни с заботой о христианском населении, ни с сохранением баланса сил на континенте, – планы агрессивные, имевшие целью лишить Россию не только возможности, но даже права на защиту своих берегов. И все это – во имя сооружения подпорок вокруг разваливавшейся османской хоромины.
* * *
18 (30) ноября 1853 года произошло последнее в истории сражение парусных флотов. Адмирал П. С. Нахимов с эскадрой в 6 линейных кораблей и 2 фрегатов (720 пушек на борту) разгромил укрывшийся в Синопской бухте флот Османа-паши (7 фрегатов, 3 корвета, 2 парохода и 2 транспорта, 474 орудия). Британским читателям бой был представлен в кривом зеркале прессы как расправа над беззащитным караваном. Глава Форин-офис Д. Кларендон печалился в парламенте: «Ужасное дело под Синопом произошло, когда турецкий флот мирно стоял в турецкой гавани»[536]. На самом деле Павел Степанович Нахимов, человек безукоризненной офицерской чести, открыл военные действия лишь после того, как корвет «Калипсо» доставил весть об объявлении войны обеими сторонами.
В
12 марта 1854 года Франция и Англия подписали с Османской империей договор об оборонительном и наступательном союзе, 27 и 28 марта проследовало объявление войны России. 2 декабря того же 1854 года, в годовщину битвы при Аустерлице и как бы в знак забвения былой вражды, состоялось подписание трактата с Австрией с целью добиться от России уступок «путем переговоров или вооруженным», иными словами – капитуляции. Берлин на сей раз примеру Вены не последовал и сохранил сомнительный, колеблющийся, но все же нейтралитет. Никто тогда не подозревал, какие неисчислимые выгоды Пруссия извлечет из него в годы объединения Германии «железом и кровью».
* * *
Большой войны Европа не знала уже почти 40 лет, и создается впечатление, что не только общественность, но и политические круги забыли, что это такое. Г. Д. Пальмерстон, смолоду подвизавшийся в роли британского военного министра, но на всю жизнь оставшийся круглым невеждой в стратегии и тактике, предавался сладким мечтам: «Имея 60 тысяч английского и французского войска в Крыму, при поддержке флота плюс успешные действия в Грузии и Черкесии, – веселое Рождество и счастливый Новый год нам обеспечены»[537]. В том же духе представлялась война французскому обывателю. По уверению газеты «Конститюсьонель» «Россия в течение нескольких недель потеряет плоды денежных затрат, гигантских трудов, огромных жертв не одного поколения. Крепости, которые она воздвигла на берегах Балтики и Черного моря, не жалея ни терпения, ни времени, ни денег будут сравнены с землей, взорваны и уничтожены огнем объединенных эскадр Франции и Англии»[538]. Подсчет морских сил способствовал полету фантазии: у союзников – 136 линейных кораблей, 138 парусных и паровых фрегатов, 281 пароход против 48, 43 и 24 судов подобного класса у России[539]. В пылкости воображения от Пальмерстона не отставал император Наполеон. Он мечтал перекроить весь баланс сил в Европе, передать Дунайские княжества и Бессарабию Австрии, Ломбардию – Сардинии, Крым и Кавказ – Турции, Франции предназначалась граница по Рейну и итальянские земли[540]. Кабы знали, кабы ведали кабинетные стратеги на Западе, что будет, может быть, и в Крым бы не совались.
Николай I вынашивал замыслы, которые ставят в тупик исследователей как отечественных, так и зарубежных. Расчеты строились на то, что турки смирятся, а англичане и французы станут сговорчивее после занятия Дунайских княжеств сравнительно небольшими российскими силами. Царь собирался провозгласить независимость Молдавии, Валахии, а затем и Сербии, и тем «положить начало разрушения Оттоманской империи. Один всемогущий Бог определить может, что за сим последует. Но приступать к дальнейшим действиям я и тогда не намерен»[541]. Император наставлял A. C. Меншикова, назначенного командующим войсками в Крыму: «Объявление турками войны не изменит принятого плана действий. Я решился не переходить Дуная до поры до времени и ожидать наступления турков: ежели отважатся переправиться на левый берег Дуная, их разбить и прогнать, но самим не переправляться»[542].
Итогом подобной «стратегии бездействия» явилось очищение российскими войсками, по требованию Вены, Дунайских княжеств, вторжение союзников в Болгарию и появление их флота у берегов Крыма.
Утратили всякое правдоподобие опасения Парижа и Лондона насчет нависшей над Османской империей угрозой ее целостности. Война для России стала чисто оборонительной. А. Дж. П. Тэйлор не без яда вопрошал: союзники были поставлены «перед задачей: как помешать агрессивной державе, если она не совершает агрессию?»[543]. Впрочем, к объяснениям и тем более к оправданиям им прибегать не пришлось. Обыватель слабо представлял, кто на этих Балканах обитает, и уверовал, особенно в Великобритании, где нагнетание русофобии шло весьма энергично, что русский медведь там лютует.