Двуликие. Клетка для наследника
Шрифт:
— Вот и хорошо, — ответил наследник и потёрся носом о её щёку. — Зачем сосредотачиваться на злости? Не нужно это.
— Но…
— Не нужно, — повторил он уже твёрже. Легко поцеловал Рональдин в приоткрытые губы и продолжил: — У Шайны никого нет, кроме нас, помни об этом.
Дин посмотрела на него очень серьёзно, почти печально.
— Я помню. Я ощущала это… я ведь эмпат. Я чувствую, насколько она одинока. Но… Мир, а ты смогла бы простить? Если бы была на моём месте?
«На твоём месте… Интересно, сможешь ли ты простить меня, когда
— Да. Знаешь, почему?
— Почему?
— Она рассказала тебе. А ведь могла бы не делать этого.
Дин молчала. А Дамир не стал настаивать на ответе. Он был уверен — Шайну Рональдин простит.
А вот его… вряд ли.
Профессор Эмирин Аррано
Вечер пятницы она проводила в одиночестве. Зажгла камин, залезла с ногами в кресло и взяла интересную приключенческую книгу. У Дрейка были дела в городе после занятий с Шайной, и Эмирин собиралась использовать это время по максимуму.
Она любила своего друга и делала всё возможное для того, чтобы его спасти, но иногда это было слишком. Хотелось побыть одной. Нарро… он знал об этой её особенности, и всегда угадывал, когда Эмирин уставала от окружающих. Но Дрейк за пеленой проклятья, застилающей ему глаза, не видел совершенно ничего. Хотя он и до проклятья был эгоистичен, но всё же не настолько.
В дверь комнаты тихо постучали. Ректор удивлённо посмотрела на часы. Почти десять вечера! Теоретически, отбоя ещё не было, студенты имели право передвигаться по академии. Но на практике к ней крайне редко приходили в десять вечера. Может, это не студент, а кто-то из преподавателей? Тем более странно. Обычно они сначала обращались к её заместителю, а уже Араилис шла с проблемой к ней.
Эмирин встала с кресла, подошла к двери и распахнула створки.
— Шайна? — удивлённо проговорила она, глядя на замершую в проёме бледную студентку. Только на щеках девушки горел лихорадочный румянец.
А ещё от неё пахло вишневой настойкой. Так иногда пахло от Триш, когда она возвращалась из дворца после встреч с Велдоном.
— Я могу войти, профессор? — спросила Шайна, запинаясь почти на каждой букве. Ректор кивнула и отошла в сторону, пропуская девушку вперёд.
Эмирин с удивлением наблюдала за тем, как она останавливается посреди комнаты, нервно сжимает руки и закусывает губы.
— Что-то случилось, Шайна? — ректор постаралась произнести это как можно ласковее. Но девушка вдруг всхлипнула, закрыла лицо руками и прошептала:
— Не могу… не могу…
— Что ты не можешь, Шани? — Эмирин подошла к ней вплотную и попыталась осторожно отнять ладони от лица.
— Смотреть на вас… вам в глаза. Я… это же я… понимаете? Это же я… виновата…
Ах, вот оно что.
— Знаю.
— Знаете? — Шайна так удивилась, что подняла голову и всё-таки посмотрела на неё.
—
— Но… как?
— Догадалась. — Эмирин чуть улыбнулась, и Шайна вновь попыталась отвести взгляд, но ей это не удалось. — Я ещё тогда, десять лет назад, подумала, что проклятье наложил сын или дочь Дрейка. Но твой амулет… он хорошо экранирует родственный поиск. И я до сих пор не вижу, что ты его дочь, хотя и знаю это.
И потом… «Любое проклятье тяготеет к снятию». Ты — единственная полуэльфийка, с которой я познакомилась за последние… много лет. И маг Крови, к тому же. Как и Дрейк. Ну и, в конце концов… ты на него похожа.
— Разве?
— Да. Другим это не заметно, но не мне, Шани. Я слишком хорошо знаю своего друга.
Эмирин сделала шаг вперёд и взяла девушку за руку. Ободряюще улыбнулась, глядя в растерянные серые глаза, и сказала очень тихо:
— Ну же, Шани. Говори, что хотела. Я здесь, и я слушаю.
Шайна стиснула ладонь Эмирин, чуть всхлипнула, словно хотела разрыдаться, и прошептала:
— Простите меня. Пожалуйста, простите…
Огонь от камина отражался в её зрачках, выплясывая в них причудливые фигуры, как будто там, внутри девушки, действительно что-то горело и искрилось.
И Эмирин не стала медлить. Она просто сделала то, что нужно было сделать.
Шагнула вперёд и обняла Шайну.
Шайна Тарс
Моё имя означает «слеза», но я не плакала очень давно. Я не плакала с того дня, когда узнала о смерти мамы.
Но почему-то, когда Эмирин обняла меня, я позорно разрыдалась, уткнувшись лбом в её плечо. Завыла, как раненый дикий зверь, затряслась, словно в судорогах, хватаясь за неё обеими руками.
Она ничего не говорила, просто легко гладила меня по спине и волосам. А я плакала, и с каждой слезинкой из меня словно выходило всё напряжение последних дней, когда я узнала, кто мой отец… и из-за кого умерла мама.
Я даже не заметила, как Эмирин усадила меня на диван и вновь обняла. Не помнила, как моя голова очутилась у неё на коленях.
Я лежала, чуть всхлипывая, а она перебирала мои волосы. Как маленькой.
Совсем как мама.
— Тебе легче, Шани? — спросила Эмирин тихо. Я кивнула и призналась:
— Да. Но очень стыдно.
— Нечего стыдиться. Знаешь, я тоже иногда плачу.
— Наверное, редко…
— Нет, — она покачала головой. — Я бы так не сказала. Я и сейчас плакса, а уж когда мне было двадцать… постоянно ревела.
Мне почему-то стало смешно.
— Я не представляю вас… ревущей.
— Но тем не менее — я, бывало, ревела. И совершала ошибки. Как и все.
Я напряглась на секунду, но рука, которой Эмирин гладила меня по голове, была такой ласковой…
— Не надо плакать, Шани. Я простила тебя. Но я хочу, чтобы ты кое-что обещала мне.