Двуликий Берия
Шрифт:
«Центростоп» в эти годы во всем государственном аппарате достиг своего апогея, принося огромный вред государственным делам. Мы не просто топтались на месте, не решая того, что назрело, но и, расходуя огромные средства на старую технику, бросали деньги на ветер.
Принимая во внимание весь вред, причиняемый сложившейся системой государству, я решился написать доклад (31 июня 1952 года. — Б. С.), которым поставил лично себя под удар. Но самое плохое, что даже этот вопль не был в состоянии пробить ту стену, которая образовалась между живым делом и уже не выполнявшим, по сути, свои обязанности физически слабым Сталиным».
А вот, в отличие от военно-морского флота, подведомственные Спецкомитету отрасли в начале 50-х годов развивались вполне благополучно, без каких-либо существенных помех, вызванных сталинским нездоровьем. Конечно, сыграло свою роль то, что атомному и ракетному оружию еще раньше был дан
Кстати сказать, снижение активности Сталина в последние два года жизни, скорее всего, было причиной того, что медленно разворачивались дела, связанные с борьбой с «безродными космополитами», в том числе «дело врачей».
Не исключено также, что Лаврентий Павлович после смерти Сталина посчитал, что все четыре члена руководящей четверки являются как бы равноправными заместителями «великого кормчего», каждый в своей сфере, и решил, что может самостоятельно решить вопрос об испытаниях водородной бомбы. Тем более что постановление, из-за которого на пленуме разгорелся сыр-бор, было все-таки не последним — не о взрыве «изделия» на полигоне, а лишь о каких-то подготовительных мероприятиях, пусть и весьма важных. Несомненно, непосредственно вопрос о взрыве термоядерного устройства пришлось бы все равно решать всей «четверке» сообща, если бы Берию раньше не арестовали.
Может быть, Маленков и посчитал себя обиженным, что ему не дали на подпись постановление о термоядерных испытаниях, что Берия в какой-то мере присвоил себе его функции. Но поводом для заговора против Берии это событие послужить никак не могло, поскольку о существовании злополучного постановления председатель Совета Министров узнал, как он уверял, уже после ареста «лубянского маршала».
В выступлении Завенягина содержится также интересное признание о том, что после смерти Сталина Лаврентий Павлович планировал сократить расходы на военно-промышленный комплекс и бросить их на развитие мирных отраслей: «Была у него замашка после смерти товарища Сталина разыгрывать, вести игру в экономию; деньги нужны, экономить нужно, промышленность развивать, культуру, сельскому хозяйству помогать, но есть вопросы, в которых мы не могли себе позволить чрезмерной экономии. Нужно мощности развивать в области атомной энергии. Американцы большие базы создают, чтобы бомбы делать. Берия говорит: «К черту, вы много денег бросаете, укладывайтесь в пятилетку». Когда пятилетка составлялась, было ясно, что нам делать на ближайшие три года, что строить, а на четвертый год уже спадал объем работ по начатым стройкам, а на пятый год новые вещи начинать. Поэтому в 3–4 года капиталовложения сокращаются вдвое против третьего, а в пятом — вдвое против четвертого. Мы не могли с этим мириться, и государство не может мириться. Он же говорит: «К черту, укладывайтесь в то, что есть».
За этими довольно мудреными рассуждениями Авраамия Павловича стояла давно практиковавшаяся генералами ВПК уловка: мотивируя необходимостью капиталовложений на новое строительство, значительно увеличивать в процессе работы над теми или иными проектами объем средств, первоначально отпущенных в рамках пятилетнего плана. Завенягин и его коллеги пользовались тем, что для создания ядерного и термоядерного сверхоружия Сталин средств не жалел. Тут уж не выдержал даже Маленков, бросивший реплику, невольно подтверждающую правоту Берии: «Это дело контролировать придется, потому что там деньги расходовались без всякого контроля». — «Это безусловно», — вынужден был признать Завенягин. — «Строили не города, а курорты», — раздраженно проворчал Маленков. — «То, что строили курорты, — не могу сказать, строили города», — робко оправдывался Завенягин, кляня себя в душе, что в пылу обличения Берии вступил на скользкую дорожку.
Что ж, Лаврентий Павлович был человеком рационально мыслящим. Он прекрасно знал, что к моменту смерти Сталина основная база для создания атомной и водородной бомбы была создана. Прежних капиталовложений уже не требовалось. Ядерных же и термоядерных бомб накапливать неограниченный запас не было никакого смысла. Необходим был лишь достаточный запас, которого бы хватило для нанесения потенциальному противнику неприемлемого для него ущерба. В условиях же, когда соотношение сил сторон определялось уже главным образом наличием ядерных и водородных бомб и средств их доставки, расходы на обычные вооружения можно было также сократить. Однако генералам ВПК такие идеи были как кость в горле. И они, в том числе Завенягин,
Преемник Берии во главе Первого главного управления, превращенного в Министерство среднего машиностроения, В.А. Малышев был одним из немногих на пленуме, чья карьера благополучно продолжилась после падения Лаврентия Павловича. Ранее он подчинялся Берии как нарком танковой промышленности, председатель комитета по внедрению новой техники и министр судостроения (в части, связанной с производством ракет морского базирования) и заместитель председателя Совета Министров. После смерти Сталина Малышева вывели из Президиума ЦК и из заместителей главы правительства и понизили до министра транспортного и тяжелого машиностроения. Вероятно, Вячеслав Александрович связывал это понижение с происками Лаврентия Павловича. И в своей речи на пленуме с удовольствием обличал стиль руководства «лубянского маршала»: «Я, как министр… работал под руководством нескольких товарищей — и товарища Молотова, и Кагановича, и у Берия. Я должен сказать, что каждый раз, когда идешь докладывать по какому-нибудь вопросу товарищам, то с разным чувством идешь. С одним чувством идешь к товарищу Молотову, про которого мы знаем, что он строгий руководитель, требовательный, но всегда, когда идешь к нему, знаешь, что никогда не будет поспешных решений, авантюристических решений, никогда ты, если ты и сделал крупную и серьезную ошибку, не будешь находиться под ударом какого-то настроения. Вот товарищ Каганович — вспыльчивый иногда человек, но мы знаем, что он и отходчивый, он вспылит, но быстро и отойдет и всегда правильно примет решение. Иное дело — Берия. Мы, министры, знали, что идешь в кабинет министром, а как выйдешь обратно — не знаешь, может быть, министром, а может быть, в тюрьму попадешь. Метод был такой: стукнет по голове, выйдешь, качаешься. И у нас, у министров, было такое мнение, что человека стукнули сильно, все понятно («стукнули» в данном случае все-таки в метафорическом смысле, а не то, что Берия кого-то из министров по морде кулаком охаживал, неслучайно при редактировании стенограммы Малышев слова «стукнет по голове» взял в кавычки. — Б. С.). Грубо говоря, стиль руководства Берия — диктаторский, грубый, непартийный.
Кстати, о партийности. Я работал во время войны, руководил танковыми делами и после войны год или полтора по Трансмашу работал я долго, не было у него партийности никогда. Он как-то настраивал или толкал не прямо, а косвенно, что партийная организация должна услуги оказывать, когда были приказы секретарям областных комитетов партии, то они скажут, что было понукание — ты то-то сделай, другое сделай.
(Голоса: «Правильно».)
Малышев. Не было положения, чтобы он нас учил, чтобы у партийной организации попросил помощи организовать партийную работу и так далее. Он считал секретарей областных комитетов партии диспетчерами. За какое дело он возьмется, по такому делу секретарь обкома — диспетчер. Нас, конечно, это угнетало. Мы думали, что здесь что-то не то, прощали, думали, большое дело делает человек, горячится, наверное, так нужно… Конечно, мы и с авторитетом считались, мы считали его непогрешимым, а иногда и побаивались, несмотря на положение свое членов ЦК, думали так, чего там греха таить.
Многие из нас видели, как Берия буквально с каждым днем, особенно после смерти товарища Сталина, все больше и больше наглел и распоясывался. Он безжалостно давил своим высоким положением на людей. Берия безапелляционно командовал, диктаторствовал, он оскорблял, заглушал людей, в том числе министров и членов ЦК. На каждом шагу он подчеркивал свою власть и показывал, что то, что он делает, все это делается от имени партии, от имени правительства, и если сегодня формально решения нет, то он все равно провернет. И у нас было такое впечатление, что хочет Берия, то он и проведет».
Наверное, про грубый, авторитарный, диктаторский стиль руководства со стороны Лаврентия Павловича Малышев не соврал. Только забыл добавить, что при не принимавшем поспешных и авторитарных решений Молотове и при отходчивом Кагановиче ни атомный, ни ракетный проекты, ни проекты по развитию реактивной авиации так и не сдвинулись с места, и дело пошло только тогда, когда ими стал непосредственно руководить «непартийный руководитель» Берия. Лаврентий Павлович, конечно, и мозги министрам с удовольствием прочищал, и расстрелом, когда надо, пугал. Иначе руководить в административно-командной системе, где каждый отвечал только перед вышестоящим начальником и был максимально скован в проявлении инициативы, наверное, и нельзя было. Правда, в дальнейшем, после «оттепели», расстрелом уже не грозили. Обещали только в случае невыполнения плана или приказа снять с работы или «бросить на периферию» (жуткая угроза для московских чиновников).