Двуллер-2: Коля-Николай
Шрифт:
«Одно горе ей от меня… – подумал Грядкин. – „Было ли у нас хоть пятнадцать минут счастья на круг?!“ – вспомнил он ее слова. – Было, любимая, было, было и больше. Не зарываться бы мне, не торопиться. Жил бы спокойно. Куда я торопился? Зачем за деньгами бегал? Вот башку и расшиб. И хорошо бы только себе. Но еще и ей».
Он вдруг подумал – сколько же он всего натворил? Он, ни разу в жизни никому не хотевший зла, ни разу никому не сделал добра… От этой мысли ему стало физически больно. «Отец умер, мать на таблетках, Радостев убит, Ирина в тюрьме, Мишке жизнь сломал,
Он медленно оделся, взял большую клетчатую сумку с неотданной ирининой передачей, и вышел из дома. Он пошел на вокзал – благо до него было рукой подать. На вокзале он отыскал каких-то бомжей и отдал им сумку. Потом вошел в здание вокзала, купил в ларьке ручку, тетрадку и конверт и долго писал письмо. Потом он сбросил его в почтовый ящик, а затем вышел на тянувшийся над путями пешеходный мост и еще долго стоял на нем, глядя на поезда, слушая скрежет вагонов. Когда начало темнеть, он приметил не спеша двигавшийся по путям поезд, быстро спустился вниз и лег головой на рельсу.
Глава 11
В кармане у Бесчетнова зазвонил телефон.
– Серега, я тут через вокзал домой иду, на путях человек без головы лежит! – весело кричал в трубку Петрушкин.
– Афигеть! – сказал Бесчетнов. – Так ты спустись, посмотри, что там.
– Да мне некогда… – ответил Петрушкин. – Дома ждут. Но ты успеешь – здесь еще даже ментов нет.
Бесчетнов вскочил и начал одевать куртку.
– Ты куда? – спросила его Наташа.
– Да на вокзале кого-то зарезало на путях… – ответил Бесчетнов, проверяя по карманам, при нем ли блокнот и ручка.
– А можно с тобой? – спросила Наташа.
– Что за странная любовь к покойникам? – поддразнил ее Бесчетнов. – Ну поехали.
Втроем с фотографом Трофимовым они быстро доехали до вокзала на редакционной машине, прошли через вокзал и вышли на перрон. В начинавшихся уже сумерках Бесчетнов увидел возле будки людей в оранжевых жилетах и пошел к ним. Инстинкт не обманул его – путейские рабочие как раз курили, глядя на покойника и поджидая ментов.
Тело в черной куртке лежало вплотную к рельсам. Вся кровь ушла под грудь. Между рельсами на щебенке стояла на шее отрезанная голова. Наташа, как увидела голову, ахнула и зажала ладонью рот.
– Я же говорил, Наташечка… – насмешливо проговорил Бесчетнов. Тут он прошел так, что увидел лицо. Страшные глаза Грядкина смотрели на него в упор.
– Твою мать… – сказал Бесчетнов. – Твою мать… Трофим, снимай все!
– А ты чего, его знаешь? – удивленно спросил фотограф.
– Да это же тот, который ходил к нам, говорил, что это он убил, а жена за это убийство сидит!
– Да не, не похож! – покрутил головой Трофим.
– Ты уж извини, но если тебе поезд башку отрежет, ты тоже вряд ли будешь на себя похож…
– Сплюнь, скажешь тоже! – заплевался Трофим. Он присел на корточки прямо перед лицом несчастного Грядкина и фотографировал его в упор: если бы Грядкин был жив, он бы неминуемо моргнул
– Ну трудно предположить, что его вот выложили и держали здесь… – ответил Бесчетнов. «Пережевала тебя, Коля Грядкин, наша хренова страна, и выплюнула… – думал Бесчетнов, глядя в мертвые глаза. – Ты уж извини меня. Не помог я тебе. Не помог…». Статью он написал, она вышла, но никакой реакции не было – как в песок.
– Могли напоить и положить. Могли по башке дать и положить. Вариантов куча… – сказал фотограф.
– Могли… – сказал Бесчетнов. – А скорее, понял он, что ничего у него не выйдет, и сам себя приговорил.
– За убийство того алкаша?
– Да алкаш-то, думаю, ему побоку. За любовь. За любовь… – сказал Бесчетнов.
– Выпьем за любовь… – с усмешкой сказал Трофим, пристраиваясь фотографировать тело и жалея, что кровь из-под него не вытекла на щебенку – с кровью снимок был бы эффектнее. Через пути пробирались линейные милиционеры, и девушка в джинсах из транспортной прокуратуры…
Глава 12
«Ирина, прости меня, ничего у меня не вышло. Я сел не в свою грядку и не прижился. Я виноват перед тобой и отвечу по самой высшей мерке. Я загубил твою жизнь, а моя мне без тебя не нужна. Я причина всех твоих проблем, думаю, без меня все от тебя отцепятся, и будет тебе УДО. Ты забудь меня, вот сразу после этого письма. В конце концов, я и правда всего лишь глупый пацан, все время витавший в облаках и строивший воздушные замки. Мне не для кого жить, кроме тебя, а тебе я причиняю только горе. Желаю тебе счастья, ты еще молодая и оно у тебя будет. А я чувствую себя стариком, которому уже незачем жить на свете. Прощай. Разлюби меня и забудь. Просто прохожий Коля Грядкин»…
Ирина читала это, глотала слезы.
– Ты чего, подруга? – спросила ее Елена.
– Коля… Коля… Письмо прислал… – ответила Ирина.
– И чего? Говорит: все, мол, не нужна ты мне больше, нашел молодую? Ну я так и знала! – сказала Елена. – Только по штрафным изоляторам из-за этого говнюка тебя мытарят. Наплюй. У тебя этих мужиков будет…
– Нету Коли… – сказала Ирина. – Нету.
Она протянула письмо. Елена читала, глядя на него расширяющимися от ужаса глазами.
– Вот ни фига себе, вот учудил Коля-Николай… – сказала она. – Ты думаешь, не пошутил?
– Думаю, не пошутил… – сказала Ирина.
Через два дня ее известили, что ее муж, Николай Грядкин, попал под поезд.
В колонии покончить с собой можно, но нелегко. Сначала Ирине это не удалось, а потом уже не было сил. Из нее будто вынули что-то. Она и сама не знала, жила ли она эти годы. Дни проскальзывали за днями. Она летела сквозь время, не замечая его, лишь иногда, по снегу, понимая, что наступила зима, а по цветкам на клумбах – что пришло лето. Она была поглощена своими мыслями – о Коле, о себе, о себе и Коле. Она вроде и не сошла с ума, но забыла, что он умер, и вместе с тем знала, что он не придет. При этом у нее не было на него обиды – она откуда-то знала, что он не может придти.