Двум смертям не бывать
Шрифт:
— Нет, но… там то же самое, что и на мне. И… — Эдгар обнаружил, что краснеет. Он никогда не стыдился собственной бедности и уж тем более никогда не завидовал брату, разбрасывавшему серебро, по мнению самого Эдгара направо и налево. Но…
— Так. Обет или не на что пошить было?
Эдгар промолчал.
— Так. — Повторил Рамон. — по завещанию отца, в день шестнадцатилетия ты должен был получить двадцатую часть от дохода с наших земель за время, прошедшее с его смерти. И дальше ежегодно двадцатую часть годового дохода. Последние три года я сам тебе пересылал…
— Да,
— Но это мелочь, только-только прожить не голодая. А вот то, что за предыдущие пятнадцать лет — там выходило немало. Ты получил эти деньги? У матушки было записано, что да.
— Нет. — Эдгар встретился взглядом с братом. — Твоя мать оплачивала мне жилье и учебу — до пятнадцати лет. На еду, и все остальное я зарабатывал сам — сколько себя помню. И после того, как мне исполнилось шестнадцать, ничего не изменилось. Разве что те деньги, которые присылал ты… прости, я забыл поблагодарить, так же, как и за то, что сейчас живу за твой счет.
— Так. — Снова сказал Рамон. Недоуменно посмотрел на хрустнувший в пальцах черенок ложки, бросил на стол уже негодную деревяшку. — И я тоже хорош: думал, что если не просишь, значит ни в чем не нуждаешься.
— Так я и не…
— Угу. Я знаю, сколько стоит пуд дров в столице зимой. А еще пергамент, чернила и книги. И заметил, как ты раздался в поясе за то время, что мы вместе — но решил было, что это оттого, что ты стал мало двигаться. А оказывается, просто начал есть вдосталь.
Эдгар уперся взглядом в столешницу. Поднять глаза казалось невыносимым.
— Учителю фехтования как умудрялся платить?
— Я ему книгу написал.
— Что?
— Наставления по воинскому искусству… он диктовал, я писал. А вместо платы он меня учил.
— Ясно. Доешь, возьмешь слугу и пойдете вместе выберете из моих вещей то, что не стыдно будет надеть вечером. На балу узнаешь у герцога, сколько ты еще тут пробудешь, и утром пойдем к портному.
— Я не…
— А я тебя и не спрашиваю. Начнешь ломаться — одену силой. До тех пор, пока ты не принял постриг и обет бедности вместе с ним — будешь одеваться и жить так, как это делают люди нашего положения. — Рамон поднялся.
— Куда ты?
— Сыт, спасибо.
Он поднялся в свою комнату, спустя короткое время вернулся, и исчез на улице. Эдгар кое-как дожевал кусок — есть расхотелось совершенно, и пошел искать слугу. Как оказалось, предупредить того Рамон не забыл.
Спустя примерно час брат вернулся. Зашел в комнату Эдгара, положил на стол увесистый кошелек.
— Здесь то, что ты должен был получить в шестнадцать лет.
— Зачем?
— Затем. — Отрезал он. — Поговорить с матерью и сказать все, что я об этом думаю, не получится, но…
Эдгар прикинул кошелек на вес, заглянул внутрь. Столько золота он не видел никогда в жизни.
— Откуда?
— Кое-что продал — на том свете драгоценности ни к чему. И заложил дом на два года. Успею — выкуплю. Не успею — опять же, в могиле он мне не пригодится.
— Я не возьму.
— Возьмешь.
Какое-то время они мерялись взглядами. Эдгар сдался первым.
— Спасибо.
Было
— Не за что. — Буркнул Рамон. — С одеждой разобрались?
— Да.
— Тогда я зайду, когда пора будет ехать.
Сам бал Эдгар запомнил плохо. Все слилось в нечто шумное, яркое, голосистое. Ему никогда не приходилось бывать на такого рода собраниях. Всю жизнь Эдгар избегал даже школярских попоек — и не потому что не мог много пить, засыпая едва ли не с глотка хмельного. Просто не знал куда себя приткнуть посреди веселящихся не слишком-то близких людей.
Он и сейчас бы предпочел отсидеться где-нибудь в углу, если уж нельзя сбежать. Но рядом был Рамон, который, точно специально, вел его от одной группы к другой, представлял, что-то рассказывал. И приходилось знакомиться с людьми которые были Эдгару совершенно не нужны, которые — можно поклясться — забудут о нем едва ли не через четверть часа после того, как сам Эдгар исчезнет с глаз долой. Приходилось улыбаться, поддерживать разговор, стараясь быть — о, нет, не остроумным, этого бы не вышло ни за какие коврижки — но хотя бы просто вежливым собеседником.
— Зачем ты это делаешь? — прошипел Эдгар, улучив миг, пока брат тащил его от одной компании к другой.
— Что?
— Все это? Я чувствую себя медведем, которого водят на цепи. Мишка, попляши! Мишка, покрутись!
Рамон остановился:
— Затем, что ты и есть медведь на площади. И все они только и ждут, чтобы ты ошибся, дав повод улюлюкать и бросать огрызками. Мало того, что новичок здесь — так еще и незаконнорожденный. Тогда как любой из них может не запнувшись рассказать свою родословную на два века назад — и неважно, что майорат отошел старшему брату и не осталось ничего, кроме коня, доспеха, да горстки людей. Когда сам никто и за душой ни гроша, остается лишь кичиться голубой кровью. И фыркать в адрес тех, кому не повезло с предками.
— Ты тоже можешь перебрать родословную на два века… больше.
— Могу. — Кивнул рыцарь. — И среди моих — наших — предков есть, кем гордиться. Но кроме этого я и сам кое-что стою. Впрочем, сейчас не о том, не сбивай с мысли. Так вот: ты новичок — и от того, как тебя примут сегодня, будет зависеть, станешь ли ты желанным гостем в любом доме.
— Я не хочу быть желанным гостем.
— Тогда станешь изгоем. — Отрезал Рамон. — Так что улыбайся и делай вид, будто безумно счастлив здесь находиться.
Эдгар вздохнул и «сделал вид». Вовремя — к ним подошел герцог.
— Рад приветствовать вас здесь — сказал он после предписанного этикетом обмена поклонами. — Тебя, Рамон. И тебя, Эдгар. Твой брат много лет служит мне верой и правдой, и я его ценю превыше многих. Надеюсь, что смогу сказать то же и о тебе.
Эдгар снова поклонился.
— Я сделаю все, что от меня зависит. Я не могу служить тебе мечом, как это делает… — он на миг замялся — брат, но мой разум и перо в твоем распоряжении.