Двум смертям не бывать
Шрифт:
«И воспитывать из него инструмент» — отстраненно подумал Эдгар. На душе было невероятно мерзко — и не удивительно. Кому по нраву ощущать себя палачом? Хотел, чтобы от тебя что-то зависело? Что ж, выбирай теперь, кого предать — ее или себя. Впрочем, как ни крути — себя придется предавать в любом случае. Либо свою совесть, либо… либо любовь.
— Я хотел бы уехать с тобой больше всего на свете. — Прошептал он.
— Но — нет?
— Ты все понимаешь, принцесса.
— Трус!
— Полагай, как знаешь. — Эдгар сел на камень, уронил голову на ладони.
— Я
— Скажи, ты сможешь смотреть отцу в глаза? Зная, какие последствия повлечет твое бегство?
— Он же может.
— Он сделал все, что должен был сделать любящий отец.
— А теперь ты сделаешь то, что должен сделать любящий мужчина. — Усмехнулась она. — Будешь спасать меня от меня самой.
— Да.
Она засмеялась. Смеялась и все никак не могла остановиться. Опустилась на пятки, сложилась, закрывая лицо руками, едва не касаясь лбом земли — а плечи все вздрагивали, то ли от смеха, то ли… Эдгар подхватил ее на руки, устроил на коленях — и она зарыдала в голос. Он баюкал девушку в объятьях, шептал какую-то ничего не значащую чепуху. И изо всех сил гнал желание спуститься губами по шее, скользнуть в едва прикрытую платьем ложбинку между грудей, забраться под одежду, и…
Она, наконец, перестала всхлипывать и только дрожала. Потом медленно отстранилась, вытерла лицо рукавом.
— Все.
Девушка выпрямилась, откинула за спину волосы. Повторила.
— Все. Я вела себя недостойно принцессы. Приношу свои извинения. Больше ничего подобного не случится.
Эдгар заглянул ей в лицо — абсолютно спокойное, точно не она только что рыдала у него в объятьях. Разве что в глазах плескалась тоска.
— Прости меня.
— Бог простит.
Она отвернулась, подошла к краю утеса. Эдгар шагнул следом — наверное, слишком торопливо, потому что она рассмеялась.
— Не бойся, не прыгну. Просто постоять перед тем, как спускаться. Если я вернусь с красными глазами и распухшим носом — будут вопросы. А мне они не нужны. Да и тебе, наверное, тоже.
Эдгар кивнул. Снова сел на камень, глядя в волны.
— Пойдем. — Сказала она, наконец. Развернулась и начала спускаться, легко прыгая по камням, точно горная лань.
Я проиграл.
Эта… тварь, я не могу больше называть ее матерью, она все знала. Не знаю, как. Все, понимаешь!
Сижу на полу и вою — и уже плевать, услышит ли кто и что подумает. Все пошло прахом.
Я так боялся, что не успею, не доживу… Дожил. Лучше бы я сдох раньше.
Она просто заперла меня в комнате. Как нашкодившего мальчишку. Проснулся утром — а дверь на запоре. На столе поднос с едой — видимо, чтобы не отощал взаперти — и записка. Мол, потом я буду ей благодарен за то, что уберегла. Ладно хоть, одежду оставила — с нее сталось бы — вдруг улечу?
Стул я разломал. Об дверь. На мою беду, замок строили добротно — да ты помнишь наши двери, их разве что тараном вынесешь. Словом,
Господи, я столько мечтал… не победить, нет, я достаточно трезво оценивают свои умения. Просто выехать на ристалище с копьем наперевес. Почувствовать, что я тоже мужчина. Воин. Хотя бы на ристалище, раз уж мне не суждено узнать, что такое настоящий бой.
Все пошло прахом.
Клянусь, если бы я мог сейчас до нее добраться — я бы ее убил — и пусть господь никогда не простит мне этого греха. Плевать. Потому что то, что она сделала с моей жизнью… Если это называется любовь матери к сыну — будь она проклята, такая любовь.
Ей нужен был живой сын любой ценой? Хрен она получит живого сына. И пусть подавится своей заботой. Она сделала все, чтобы отобрать у меня право на жизнь. Но право на последний выбор у меня никто не отнимет. Потому что жить так я не могу.
Я знаю, что бы будешь скорбеть обо мне. Прости. Мне горько от того, как оно все обернулось. Я надеялся, что это письмо будет о турнире. Что ж, значит, не суждено. пусть так.
Но знаешь, в этом бою я все же победил. Правда?
Прости меня.
Прощай.
Рихмер.
Глава 25
Конь возмущенно всхрапнул, снова почуяв шпоры, но Рамону было не до него. И не до униженно кланяющихся тюремщиков — эти готовы склониться перед любым, кто имеет право и смелость приказывать. Загремел ржавый замок. Лия сидела в углу, обхватив руками колени. Вскинулась, когда Рамон шагнул внутрь, вгляделась в лицо. Зазвенели цепи.
— Кто приказал надеть кандалы? — внутри закипало бешенство. Кабы не убить кого ненароком.
— Так всегда делается…
Ах, да. Ведьма.
— Вон! Кузнеца сюда, быстро!
Тюремщики исчезли — надо же, и приглядеть никого не оставили. Хорошо же он рявкнул.
— Я невиновна.
Он не понял, как очутился рядом, обнял.
— Знаю.
Лия заплакала.
— Ты пришел… Ты все-таки пришел.
— Тшшш….
– он скинул плащ, закутал. — Я пришел. Теперь все будет хорошо, обещаю.
— Я невиновна.
— Знаю. — Рамон гладил колтун, в который превратились пушистые пряди. — Почему ты призналась? Испугалась?
— Нет. — Она подняла глаза. — Не знаю, выдержала бы пытку… может, и выдержала бы. Но ребенка бы потеряла. Нашего ребенка.
Рамон молчал, да и что тут скажешь.
— А так… по закону, казнь должны отложить до родов. Я написала прошение — все, как положено. Ты ведь поэтому здесь?
— Да.
Появился кузнец. Рамона замутило при виде кровавых полос на запястьях. Только бы не сорваться, сейчас нельзя, сейчас все должны быть уверены, что он просто выполняет приказ. А что плащ дал — так не везти же по улицам в одной рубашке?