Дядя Фред весенней порой

Вудхаус Пелам Гренвилл

Как и говорил швейцар, лицо у него было черное, длинное тело обернуто в какие-то ткани и прикрыто шкурой леопарда, голова увенчана страусовыми перьями. Оно держало копье, что не совсем сочеталось с очками в черепаховой оправе.

Мартышка ощутил, что добрая рука схватила его за локоть.

— Пойдем, мой дорогой, — сказал лорд Икенхем. — Ждать тебе нечего, встречаться с Проссером не нужно. Сколько ты ему должен?

— Пятьдесят фунтов.

— Подведем итоги. Бадду ты должен двести, Проссеру — пятьдесят. Если не отдашь Проссеру, он сообщит комитету и тебя

выбросят на улицу, где поджидает Эрб. Да, ты живешь поистине полной жизнью! Нам, сельским жителям, до тебя далеко. Но как вдохновляет!

Когда они приехали к Хоресу, Уэбстер сообщил им, что тот — в ванной.

Глава V

Хорес, который минут через десять появился в пижаме и в халате, был намного приятней того, который выскочил из будки, но печать страдания не исчезла. Лицо, оттертое маслом, а после водой и мылом, сверкало и пламенело; но глаза глядели печально, если не скорбно.

Когда он увидел графа, к этому прибавилась тревога. Хорес Давенпорт слышал рассказы о родственниках оскорбленных невест. Однако лорд Икенхем ничем не проявлял ярости. Он вообще любил Хореса, хотя и считал слабоумным, а сейчас еще и растрогался.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он. — Я утром заходил, вас не было.

— Да, Уэбстер мне сказал.

— А сейчас, в клубе, вы спешили. Хотел потолковать об этой злосчастной размолвке. Валерия мне все открыла.

— Да? — выговорил Хорес.

— Да. Мы беседовали вчера, она говорила о вас.

— Д…да?

— Да. Собственно, она только о вас и говорила. Она обижена.

— Д…д…да?

— Но не горюйте, все уладится. Когда вы доживете до моих лет, вы будете знать, что равнодушные девушки не называют своих женихов лупоглазыми идиотами и не стремятся посмотреть, как те корчатся в кипящем масле.

— Она это все говорила?

— Естественно. Значит, любовь жива. Подождите денек-другой, пусть остынет, а потом — цветы, цветы и цветы. Выбросит — шлите снова. Затопчет ногами — а вы еще. Вскоре вы обнаружите, что это действует. Полного примирения я жду в начале мая.

— Хорошо… — проговорил Хорес.

— Вижу, вы не радуетесь, — заметил граф.

— Нет, что вы…

— Почему же вы напоминаете снулую рыбу в мелкой луже?

— Я озабочен, — отвечал Хорес.

— Ты? — вскричал Мартышка. — Нет, вы подумайте! Это он озабочен! А я? Кто мне говорил, что оденется бойскаутом?

— Я собирался, но передумал.

— Передумал! Ну, знаешь! Ха-ха! У-ю-юй! Тьфу!

— Да что случилось?

— Ах, ничего! Просто ты меня погубил.

— Он прав, дорогой мой, — вступил в беседу лорд Икенхем. — Боюсь, вы и впрямь погубили Мартышку. Если он вступит в Иностранный легион, вина падет на вас. Британцы так не поступают. Нехорошо, нехорошо.

— Разве важно, в каком я костюме?

— Еще бы! В клубе держали пари, а мой несчастный племянник поставил на бойскаута.

— А, вон что! Мне очень жаль.

— Поздно, дорогой, поздно.

— Понимаете, Полли сказала, что лучше одеться африканским вождем.

— Вижу, у нее причудливый,

нездоровый вкус. Так и просится слово «извращенный». Кто эта Полли?

— Дочка Плума. Мы вместе были на балу.

Лорд Икенхем просиял:

— Неужели Полли Плум? Боже, как летит время! Малютка Полли ходит на балы! Я ее знал вот такой. Она у нас гостила. Прелестное дитя. Наверное, совсем выросла? Что ж, никто из нас не молодеет! Когда я видел ее в последний раз, мне было едва за пятьдесят. Мальчишка! Значит, вы повели ее на бал?

— Да. Я хотел пойти с Валерией, а после… всего сказал, что пойду с Полли.

— Чтобы ей досадить? Тонкий, изящный ход. Плум тоже был с вами?

— Нет, не был.

— Что же он делал в клубе?

— Понимаете, он зашел на Малборо-стрит, чтобы заплатить за меня штраф, вот я его и прихватил.

Мартышка немного оживился:

— Штраф? Тебя что, арестовали?

— Да. Вышла неприятность, все из-за Рикки.

— А кто это — Рикки? — спросил граф.

— Аларих Гилпин, мой кузен.

— Пишет стихи, — объяснил Мартышка. — Такой мордатый, рыжий. Это он познакомил Хореса с Полли. Для танцев.

— А что же там вышло?

— Оказывается, Рикки и Полли любят друг друга. Он запретил ей идти со мной на бал. Пришел, а мы там… Вы его сейчас не видели?

— Вроде бы нет.

— Он собирался зайти и сломать мне шею.

— Разве поэт может ломать шею?

— Рикки — может. Он как-то избил трех лотошников в Ковент-Гардене. Пошел туда за вдохновением, чтобы написать стихи о природе, а они привязались. Ну, он их мигом превратил в цветную капусту.

— Как это не похоже на жизнь покойного Теннисона! Так что же случилось на балу?

— Понимаете, часа через два Полли вышла, я закурил, а тут идет Рикки. Говорит, кто-то дал ему билетик, и он взял напрокат костюм Фаунтлероя [77] . Ничего такого, наоборот — просил пятьсот фунтов на кафе, где продают луковый суп.

Лорд Икенхем покачал головой.

— Пощадите сельского жителя, — сказал он. — Мы не поспеваем за бурной городской жизнью. Что это за кафе?

77

Черный бархатный костюмчик с кружевным воротником. Судя по иллюстрациям, его носил лорд Фаунтлерой (вернее — Фонтлерой) из одноименной повести Франсис Ходжсон Вернет (1840–1924).

— Там продают луковый суп, — объяснил Мартышка. — Их теперь очень много, все у Пиккадилли-сёркус. Открыты до утра. Туда ходят, когда напьются. Золотое дно.

— Вот и Рикки так говорил. Какой-то американец открыл одно на Ковентри-стрит, зашибает две тысячи в год. А теперь собрался в Америку. Продает за пятьсот фунтов. Рикки просил у меня эти деньги, но вдруг…

— Постойте, я угадаю. Он увидел Полли.

— Именно. Он меня гладил по плечу, а тут покраснел, вскочил… в общем, изменился. Ну, сами знаете, что бывает в таких местах, если кто-то орет. То-се… В общем, я зря это сделал.