Дядя Ник и варьете
Шрифт:
— Я сняла тебе комнату рядом с нами, — сказала Сисси. — Мы, как всегда, остановились в театральной берлоге, а твоя хозяйка, миссис Майкл, как правило, не сдает комнаты и сделала это только из любезности к нам. Так что ты должен вести себя примерно. Она женщина почтенная. Муж у нее капитан, и сейчас он в плавании. Смотри, приходи домой трезвый и не вздумай подкатываться к хозяйке.
— Да мне больше двух кружек пива и не выпить, — запротестовал я. — А подкатываться, как ты говоришь, я и не умею, и не собираюсь.
Она хитро взглянула на меня и подтолкнула локтем.
— Я-то тебе верю. А другие не поверят. Ну все
Я кивнул.
— И я тоже. Я почти всегда голодная. Так что не копайся и говори с миссис Майкл повежливее. Она делает нам любезность.
Миссис Майкл была жгучая брюнетка, маленькая и худенькая, лет сорока. Мой вид удивил ее.
— Да вы совсем мальчик! И не похожи на театрального.
— Я только начинаю, миссис Майкл.
— Я бы приготовила вам горячий ужин, если б знала, — начала она все еще с удивлением.
— Нет, дядя будет ждать меня; он здесь рядом и, наверное, должен со мной о многом поговорить. Если вы дадите мне ключ, я обещаю возвращаться домой очень тихо…
— Я плохо сплю, услышу. Но все равно, ключ у вас будет. А вот и ваша комната — видите, она прибрана, все блестит. — Так оно и было, однако комната при этом казалась холодной и неуютной. Сказав хозяйке, что я должен сейчас же уходить, я быстро умылся и сошел вниз. Миссис Майкл уже ждала меня с ключом. Сверх этого меня наградили весьма скупой улыбкой.
— Вы похожи на племянника моего мужа, капитана Майкла, — он плавает помощником капитана на каботажном судне. И на вид вы непьющий, скромный юноша, надеюсь, что так оно и есть.
— Так оно и есть, миссис Майкл, так и есть. — И я выбежал на улицу.
Мы с Сисси заказали камбалу, жареную картошку и пудинг с изюмом в довольно большом кафе, где трио играло «Графа Люксембурга» и «Индийские любовные стихи». Вначале Сисси всячески старалась показать сидевшим за соседними столиками, что она актриса, но когда принесли еду, она понизила голос и стала общительной и доверчивой.
— Люблю обедать в таких заведениях, чтоб не слишком шикарно, а ты, Дик? Я буду называть тебя Дик, а он — как хочет. Для него ты всегда Ричард, да? Вообще я люблю поесть — я всегда такая голодная, а он — нет. Съест за целый день один сандвич, ну, и шампанское конечно; даже вечером, когда есть хороший горячий ужин, — мясо с картошкой и всякое такое, — он и половины не съедает. Ты знаком с его женой? Он же твой дядя. Какая она?
— Я ее видел только раз, года четыре назад, когда она приезжала к ним в Лидс. Мне она не очень понравилась. По-моему, она пьет и злющая как ведьма.
— Он говорил, что она разжирела как свинья. — Сисси хихикнула. — Он ее терпеть не может, сам признавался. Посылает ей в Брайтон десяток фунтов в неделю, чтобы держалась подальше. Они все равно что разошлись, но этим дело и кончилось. Больше никаких жен, говорит. — Она взглянула на меня с надеждой, словно ждала, что я стану ее разуверять. Не дождавшись, она растерянно улыбнулась и с аппетитом принялась за свой пудинг.
— Если б он видел, что я ем пудинг, он бы выкинул его в окно, — продолжала она. — Он говорит, если я начну прибавлять в весе, он меня вышвырнет из номера. И все из-за того, что я
— Ладно, Сисси. Клянусь.
Она положила ложку, потянулась к моей руке и сжала ее.
— Я ведь тебя не знала и немножко расстроилась, когда он в первый раз сказал про тебя. Не то чтобы мне так уж жалко распрощаться с этим Норманом Хислопом. Он и лентяй, и одни гадости на уме, Ник уже сколько месяцев на него злится. Давай кофе выпьем, ладно? Мисс! Мисс! Но, конечно, я всполошилась — хорошенькое дело, его племянник в труппе! Будет, наверно, за всеми шпионить. Но ты милый, я вижу, Дик. Милый… и чуть-чуть шалун, а?
Я что-то пролепетал в ответ. Меня еще не трогали все эти милые шуточки, на которые тогда были так падки девушки вроде Сисси.
Когда подали кофе, она стала серьезной, и я, несмотря на свою молодость, сразу сообразил, о чем пойдет речь. Большинство женщин одинаково говорят о близких им мужчинах: одни в тоне дрессировщика, который работает с животным, наделенным даром речи и приносящим домой деньги, — манера довольно странная и смешная; другие впадают в обратную крайность и ведут себя как прислужницы верховного жреца какой-то таинственной религии, для них каждый его каприз — повеление свыше. Такова была и бедняжка Сисси: она служила дяде Нику.
Сейчас у него одно настроение, рассказывала она мне с гордостью и даже торжественно, а через минуту — совсем другое; никогда не знаешь, что будет дальше, неизменно только одно: он мало ест и пьет шампанское; порой, как сегодня, часами работает с Сэмом и Беном, даже не вздремнет перед представлением, а завтра может весь день просидеть у камина и читать книжки; иногда он с нею обходится — хуже некуда, так что она, бывает, все глаза выплачет, а в другой раз посадит ее в свою машину, такой добрый, заботливый, возит по всяким шикарным заведениям — это уж он сам выбирает куда, потому что ей в таких местах всегда как-то не по себе, а иногда она чувствует, что он и вправду ее любит, хотя, конечно, по-своему, чудно как-то; и все-таки почти всегда дает ей понять, как ей повезло, что она еще выступает в его номере и живет в его берлоге. Более странного человека она не видывала, а уж ей всякие встречались.
— Только ты пойми, Дик, — сказала она, серьезно глядя на меня, — я не жалуюсь. Не думай. Я сама знаю, что мне повезло. Я не больно-то умна, даже наоборот, пожалуй, и из себя тоже не Венера эта, как ее там. Мне вот в чем повезло — косточки мелкие. Посмотри, какое запястье. И в других местах — ну, там не видно. Я как раз такая, как ему надо для номера. Ты вечером гляди повнимательней на этот пьедестал, — ни за что не поверишь, что там внутри я. Он меня увидел в брикстонской пантомиме — два фунта десять шиллингов в неделю, два представления в день, в каждом представлении двенадцать переодеваний, я прямо выла от усталости, уж не говорю о рабочих сцены — всё норовят затащить тебя в угол да лапать потными ручищами. Веселая была жизнь, ничего не скажешь. Так что я не жалуюсь. Мне повезло, хотя и достается тоже порядком — живу с ним, и всякий это знает, и кое-кому тоже охота попользоваться, как будто я потаскушка какая-нибудь. Это один так меня назвал, когда я сказала, чтоб он не распускал руки.