Дядя самых честных правил 4
Шрифт:
Следующий час я занимался муторной и утомительной работой. Во-первых, держал щит, прикрываясь от всполохов, которые швыряли в меня пехотные офицеры. Во-вторых, метал им в ответ разнообразные Знаки. Огонь, Вода и Холод, связка «карусель» и прочие гадостные «радости». Я представлял в деталях символы, Анубис рисовал их и наполнял эфиром, полупрозрачная шпага отправляла конструкции в полёт. Не «молоты», конечно, но сотни три пехоты я разогнал, а затем отбил «близнятами» атаку кирасир.
Когда пруссаки устали получать мои подарки и залпы нашей пехоты,
— Господин капитан-поручик!
Ко мне подбежал один из молодых прапорщиков. Он, вместе с парой таких же боевых товарищей, командовал огнём орудий, пока я помогал нашей пехоте.
— Докладывайте.
— Три вражеских орудия поражено нашим огнём. Остальные пушки прислуга отвела за холм. Атаковать их не имеется никакой возможности! Разрешите прекратить огонь.
— Вольно, господин прапорщик. Прекратите, раз такое дело. Разрешаю.
Юноша щёлкнул каблуками и умчался к орудиям. А на меня навалилась усталость, и я присел на лафет «близнят». Кажется, отбились на этот раз.
* * *
Пока пруссаков не было видно, я занялся проблемами батареи. Отправил трёх контуженых фейерверкеров в лазарет, организовал горячий обед, чтобы люди восстановили силы, и послал в штаб корпуса посыльного с донесением о положении дел. Увы, ответа от командования я не получил.
Последняя атака пруссаков случилась уже под вечер. Они вяло попытались зайти на нас рассыпным строем, но получили десяток залпов картечи, а Тобольский полк отогнал их несколькими залпами. Враг откатился к холму, а потом и вовсе ушёл за мост, впрочем, держа строй и подняв знамёна. В семь вечера битва при Пальциге окончилась нашей уверенной победой.
Я собирался уже скомандовать отход в лагерь, как рядом с батареей показалась группа конных офицеров. В сумерках сложно было разобрать, кто к нам едет, и только на расстоянии десятка шагов я увидел среди них Суворова. Он делал «страшные» глаза и взглядом указывал на всадника, ехавшим первым.
Нет, это не Фермор, его я видел в штабе и запомнил. Этот же — невысокий, седой, в мундире без всяких украшений и в простой треуголке. Но взгляд был пристальный и внимательный. Неужели сам Салтыков? Вытянувшись по стойке смирно, я громко выкрикнул:
— Ваше Высокопревосходительство! Капитан-поручик Урусов. Разрешите доложить обстановку во вверенной мне батарее.
Глава 4
Франкфурт-на-Одере
Генерал-аншеф Салтыков внимательно выслушал мой доклад. Он не перебивал, не спрашивал, а только медленно кивал и недовольно поджимал губы, когда слушал про потери шуваловских батарей и ранение Корсакова. Про разбитый эскадрон гусар я упомянул вскользь, мол отбились орудийным огнём. Выпячивать успехи и привлекать к себе внимание сейчас лишнее.
— Очень хорошо, капитан-поручик.
Голос у Салтыкова
— Урусов, верно?
— Так точно, Ваше Высокопревосходительство.
— Князь?
— Никак нет.
— Урусов, — Салтыков задумчиво пожевал губами, — Урусов.
Он тронул поводья и подъехал ко мне почти вплотную. Наклонился в седле и тихо спросил:
— А не тот ли вы Урусов, что стрелялся в Москве с моим троюродным племянником?
Ёшки-матрёшки! Я даже не вспомнил про того хлыща, когда услышал фамилию командующего. А ведь Салтыковы — род не из последних, судя по всему. И что, мне теперь ждать от генерала мести за родственничка? Впрочем, гнуться и лебезить я в любом случае не собирался.
— Я, Ваше Высокопревосходительство, — без тени страха я посмотрел генералу в глаза. — Было дело.
Он покачал головой и улыбнулся одними уголками губ.
— Да вы герой, капитан. Такую выдержку редко встретишь: другие на вашем месте его бы убили. И сегодня на батарее перед гусарами не дрогнули. Молодец, капитан!
Салтыков выпрямился в седле и громко заявил:
— До излечения майора Корсакова назначаю вас командиром батареи, капитан! Командуйте! Постарайтесь и дальше не уронить честь русского офицера.
Конь генерала двинулся лёгкой рысью от меня прочь, а за ним и вся остальная кавалькада всадников. На ходу Суворов одобрительно кивнул мне и унёсся вслед за командующим.
В некотором недоумении я смотрел вслед Салтыкову. И как прикажете это понимать? Он меня наказал таким образом? Или, наоборот, поощрил? Ничего, что я фейерверхмейстер, а не строевой офицер? И вообще, не имею понятия, как командовать целой батареей по местному уставу. Тьфу!
Собрав волю в кулак, я подавил раздражение, развернулся и пошёл к солдатам, внезапно ставшими моими подчинёнными. Придётся разбираться со спецификой русской армии на собственном опыте.
* * *
Всё оказалось не так уж и сложно. Контакт с унтерами у меня был налажен, а они свою работу знали на совесть. Молодых прапорщиков я тоже озадачил, назначив каждого ответственным за одно орудие. А нечего прохлаждаться, пока я занимаюсь общими вопросами!
На следующий день я съездил в госпиталь и проведал раненого Корсакова. Майор выглядел бледновато, но держался молодцом.
— Положитесь на моих артиллеристов, — он похлопал меня по руке, — всё сделают, не подведут. Вы, главное, с провиантмейстерами договоритесь. С ними чуть не доглядишь, обязательно «забудут» вовремя подвезти.
— Всё сделаю, Иван Герасимович, не беспокойтесь. Доктора что говорят? Когда обещают вас отпустить?
Корсаков сделал скорбное лицо.
— Ох, не знаю, Константин Платонович. Эти коновалы до смерти залечат, если не сбежишь от них вовремя. При первой же возможности выберусь отсюда.